– Я дурной певец, – признался Пьетро, – к тому же песни герцога Алва при всей красоте лишены благочестия.

– Не беда, – отмахнулся Карло. – Отец Ипполит, позволите?

– Если они не оскорбляют Создателя и ваших чувств, господин маршал.

– Первая была на кэналлийском, – негромко уточнил Пьетро, – позднее я узнал, что певец просит свою струну звучать вечно. Вторую герцог перевел на талиг…

– Сам? – живо уточнил прибожественный, и Капрас вспомнил, что Лидас вроде бы балуется пером.

– Насколько я понимаю, Алва переводит сам. Я боюсь нанести ущерб красоте, меня, как и всех послушников, обучали пению, но оно не стало моей сильной стороной.

– Лечить вообще-то важнее, – утешил Карло одновременно с отцом Ипполитом, само собой, напомнившим еще и о долге перед Создателем и слабейшими из детей Его.

– Так что за песня? – Лидасу не требовался ни врач, ни Создатель. – О чем?

– Сперва мне казалось, герцог что-то оплакивает, потом я стал думать иначе. В том, чтоб назвать ночь ночью, а холод – холодом, нет ни жалобы, ни вызова…

– Не объясняйте, – легат оттолкнул опустошенную тарелку и водрузил локти на стол. – Пойте…

– покорно завел клирик, —

Пел Пьетро не лучше, чем Карло знал талиг, но и не хуже. Маршал вслушивался, пытаясь уяснить, о чем речь, не понимал, и все же цыкнул бы на любого, кто вздумал бы жевать или переспрашивать; молчали, однако, все.

Все они туда глядятся, чего уж там… Потому и слушают. Отец Ипполит беззвучно шевелит губами, будто повторяет, Лидас замер, подперев подбородок и широко распахнув подведенные на гвардейский манер глаза, Агас поставил бокал и закусил губу.

Горят свечи, догорает год и с ним жизни, тысячи жизней, но некоторые еще можно сберечь. Если остаться не только на зиму… Три безголовых по сути провинции, Гирени с деткой и… вцепившиеся в железо прозрачные женские руки.

Над мертвыми обозниками, мертвой мельницей, мертвым аббатством. Над Белой Усадьбой, где уцелели лишь серая кошка да лебеди с подрезанными крыльями. Везде эта луна, чтоб ее!

– Я выйду, – отец Ипполит поднялся. – Это слушать невозможно!

– Это слушать нужно, – вскинулся в ответ Лидас. – И хватит искать везде ересь!.. Пьетро, дальше!

– Здесь нет ереси, просто я не могу. Эта луна… Этот год… Простите.

Стук двери, пригнувшиеся и тут же выправившиеся огоньки свечей, миг тишины.

Вальдесу всегда нравились столы, подоконники и спинки кресел, во всяком случае, сидеть он предпочитал именно на них, но на сей раз адмиралу пришлось удовлетвориться старым-престарым сундуком.

– Хорошая вещь, – одобрил Ротгер, забираясь на реликвию с ногами, – парочка абордажников при необходимости точно влезет. Ты решил почитать мне мораль?

– Я? – удивился Лионель.

– Это-то и странно, – кивнул моряк. – Ты ничем не напоминаешь покойного дядюшку, к тому же мы все обсудили.

– Утром, – уточнил Ли. – Вечером привезли два письма, одно из них от Фельсенбурга. Он просит не посылать ему кошку, поскольку с тобой ей ничего не грозит.

– Поздно, и ты это знаешь. Что грозит старой скотине Бруно?

– То самое, что, съев Бруно, будет грозить нам.

– Попробую подумать, – Ротгер обхватил руками колени. В точности так сидела Мэллит. Сидела и тихонько просила не погибать. Ли не рассмеялся и ничего не стал обещать, просто не дал гоганни договорить, умело не дал. Потом девочка уснула, а он глядел в темноту и прикидывал, без кого ему не обойтись. Сомнений не вызывали только «фульгаты» и Стоунволл. Ну и Вальдес, само собой…

– Гусиные зайцы загнали быка на мачту, – додумался Ротгер, – и ты собрался его снимать. Жаль, здесь могло стать весело. Я угадал?

– Наполовину. Старый добрый Бруно ставил на Горную армию фок Гетца, но тот предпочел драке с Эйнрехтом войну с нами и немножко с фельдмаршалом. Большая часть Горной, похоже, движется на Гельбе.

– Холера, – нараспев произнес Вальдес, – и гангрена, причем скоротечная. Если ты не уймешь Гетца, он заполучит как тыловые магазины Бруно, так и занятые им наши крепости, а потом на пару с эйнрехтцами поставит старикана в два огня, сожрет и займется если не Хексберг, то марагами. Тетушке в ее положении это вредно, говорю тебе как опекун.

– Бруно без нас не просто проиграет, что еще полбеды. – А ведь Ротгер предельно серьезен, только чужим этого не разглядеть. – Южная дриксенская армия сольется с китовниками, и вся эта нечисть в самом деле ринется на Талиг. Не сразу, сперва Марге проглотит Фельсенбургов со Штарквиндами и разбогатеет еще тысяч на двадцать бесноватых. И на столько же обычных «гусей», которым просто очень хочется Марагону, Хексберг, Торку… Допустить этого я не могу, тут ты прав, но еще больше я не могу оставить в покое Заля. Спасать Бруно будет Эмиль, а мы с тобой займемся зайцами. Утопить их нам теперь не под силу, остается загнать туда, где они не навредят. То есть к Олларии.

– Я тебя обожаю! Можешь так Бруно и передать, потому что Бе-Ме не передашь уже ничего. Ты выбрал Олларию, потому что дуксов не жалко?

– Нет, потому что зеленей там уже не станет. – Чем среди прочего хорош Вальдес, так это тем, что здравый смысл ему не помеха. – Мы вернем заразу к ее истокам, хотя Заль, похоже, подцепил эту дрянь от агаров.

– Тра-та-та, – пропел адмирал, стаскивая с пальца безропотный изумруд. – Лагаши пустится в пляс, но остальным лучше бы объяснить, чем зеленый заяц вкусней зеленого кита. Не моряки могут не понять, хотя у меня тоже есть терзания. То есть сомнения… Желай Заль искупаться в Данаре и согрешить со свободной Дженнифер, он бы к ней и поскакал, а его понесло в обход Кольца.

– Поставить себя на место Заля не хочешь?

– Лень, – зеленая искра метнулась вверх, – лень и еще то, от чего кошки трясут лапами, но тебя я бы послушал. Под бокал чего-нибудь приличного… Дриксы из тебя выходили отличнейшие, особенно Фридрих.