– Еще как! – ответил Лялин и повернулся к Наде. – Сфотографируй меня с Горьким.

– В институте покажем?

– Повесим на доску объявлений.

Лялин встал рядом с бюстом.

– А вы возьмите его в номер, он с вами тоже выпьет, – девушка протянул им бумаги для подписи.

– Не бери! – зашептала Надя. – Как мы уединимся, если на нас будет смотреть он!

– А мы его полотенцем накроем, – прошептал Лялин в ответ и снял Горького с полки.

– А что у вас за институт, если не секрет, – поинтересовалась девушка, возвращая им паспорта.

– Литературный институт имени Горького, – ответила Надя.

– Литературный? Это же в Москве?

– Да.

– Так вы что же, тоже писатели? Ой, я вас, кажется, узнала… Вы Андрей Лялин! А у меня есть ваша книга! А вы мне ее подпишете, если я завтра принесу?

– С удовольствием! – ответил он.

– А меня, как всегда, не заметили, – пробурчала Надя, поднимаясь по лестнице.

– Но я же тебе говорил – поэзия, это другое. Если к прозе народ как-то приучен, к тому же я по телевизору мелькаю, а его люди охотнее смотрят, чем читают, к сожалению.

– Но ты же не прозу пишешь! Зачем этой девушке книга по литературоведению?

– Да может, она учится на филфаке! Надо будет спросить. И ты заметила, как она сказала?

– Что именно?

– Она сказала «командированные». Обычно их называют командировочными, хотя это неправильно, командировочные – это деньги выдаваемые в поездку. А командированные – это люди. А вот она знает.

– А я, как я это слово говорю? Наверное, тоже командированные? Редко приходится его употреблять. Хотя наверняка я где-то ошибаюсь. У меня есть ряд слов, когда приходилось переучиваться. Например, одеть-надеть. Я говорила неправильно, пока ты мне не сказал, помнишь? Мы тогда по бульвару мимо Лита проходили, зимой…

– Это же одно из первых свиданий было!

– А, ты тоже помнишь!

– Конечно, помню! У меня тоже есть такие слова. Например, позвоним и отключим.

– Ты говорил позвОним?

– Да, я же рос в заводском общежитии. А вот помнишь – в «Бриллиантовой руке» Нонна Мордюкова говорит, когда они продают лотерейные билеты: «А не будут брать, отклЮчим газ». Потому что простые люди не могли сказать «отключИм».

– А кто тебе сказал, как правильно?

– Учительница по русскому языку.

– А я тебе не разонравилась, когда ты узнал, что я путаю одеть и надеть?

– А такое бывает? – искренне удивился Лялин. – Да как бы ты ни говорила…

Он перешел на шепот:

– Предлагаю накинуть на дорогого Алексея Максимовича стратегическое полотенце…

– Подожди… То есть нет, накидывай. Я хочу тебе кое-что показать.

Надя порылась в сумочке и достала наручники: толстая цепочка соединяла две широкие бархатные основы с леопардовым рисунком, сверху были пришиты кожаные ремешки с застежкой, украшенные стразами.

– Э-э-э… – протянул Лялин. – Ты всегда наручники с собой носишь?

– Ну это… Я подумала… Если тебе не нравится, я уберу…

– Нет-нет, – он взял их, рассматривая цепь. – Теперь я понимаю твое стремление прикрыть классика полотенцем. Это тебе или мне?

– Да как захочется. Я думала – мне.

– И давно ты их с собой носишь?

– Давно! То есть я не ношу. Я на выходные принесла. А сегодня забыла выложить из сумки перед поездкой. Я же не знала, что мы тут останемся.

Надя обняла его.

– Хорошие, да? Помнишь, ты, наверное, не помнишь, я тебе рассказывала про Асю, как она купила ошейник с шипами? Ей еще в редакцию его принесли…

– Асю? Может быть, смутно.

– Ну вот я тогда их и купила.

– И ошейник есть?

– Ошейника нет. Но я куплю! – обрадовалась Надя. – Ну вот, я тогда их купила, но боялась тебе показать, вдруг не понравится.

– Да я помню твое мнение о моем поколении в этом плане…

– Да при чем тут это! Хотя да, наверное. В общем, а потом наступило лето и выпускной…

– Ясно. Ну и куда тебя пристегивать?

Он сгреб ее в охапку, прижав к себе.

– Ты обещал Горькому стратегическое полотенце!

– Да хоть стратегическое одеяло!

Когда Лялин застегивал правый наручник, рука соскользнула и застежка проткнула кожу. Надя, заметив красную каплю, прижала палец к губам. Теплый соленый вкус распустился во рту огненным цветком.

– Мы теперь одной крови? – прошептала она.

– Одной, – ответил Лялин.

Надя чувствовала, как капли пота падают на ее горячую спину, словно начинающийся дождь, и единственное, чего ей хотелось – чтобы он стал ливнем, волной, ураганом, смывающим ее в зыбкое небытие, в котором она становилась единственной и бессмертной.

57. Над Москвой

На закате лета Наде особенно хотелось поймать как можно больше тепла. Словно она могла взять в плен, захватить неуловимое чудо погожих дней, словно чудесную птицу, которая зимой будет радовать яркими красками и прекрасным пением. Она и Лялин много гуляли. Наде казалось, когда они идут вместе, Москва оживает, дышит и говорит с ними. Лялин показывал ей места, в которых прошло его детство. Особняк на Большой Почтовой, здесь была библиотека, куда он ходил, когда учился в школе. Или старообрядческая церковь – недействующая, где проходили занятия в секции бокса. Заметив открытые ворота, они зашли во двор и обошли здание, пока Лялин рассказывал про учебу здесь.

– Занимался я, если честно, не очень долго. Получил хороший удар по голове, этим сотрясением мозга все и закончилось.

– По голове! Кошмар какой. Зачем ты вообще пошел на бокс?

Надя погладила его по руке.

– Хотел научиться драться.

– Научился?

– Нет, – засмеялся Лялин.

Когда они захотели выйти, то обнаружили ворота закрытыми.

– А нас здесь заперли, – сказал Лялин и, подергав не поддающуюся ручку, пошел внутрь церкви.

На его зов появился бородатый мужчина, похожий на испуганного домового. Он открыл замок, переспросив несколько раз, как они сюда попали, удивляясь, что калитка могла быть распахнутой. Надя всегда знала: Москва открывает для них двери, недоступные остальным.

Они перешли Лефортовский тоннель и поднялись по лестнице к кирпичному зданию Московского техникума космического приборостроения. Отсюда открывался панорамный вид на церковь, дорогу, заводские трубы…

– А вот там детский сад, в который я ходил, – Лялин махнул рукой, указывая на улицу, уходящую вправо.

– Тебе нравилось?

– Да, никаких ужасов, которые сейчас описывают, я о детском саде не помню. После войны люди в целом были добрее. Помню, как зимой спали на открытой веранде, и ничего, никто не болел.

– А мне только тихий час не нравился – всегда было трудно заснуть.

– Узнаю творческую натуру!

Лялин улыбнулся и поцеловал ее.

Они часто бродили по городу наугад, рассматривая дома, скверы, заглядывая в подворотни. Однажды в Вознесенском переулке пролетающая ворона уронила рядом с ними