интерес к творчеству, да и вообще ко всему, кроме Насти. И лишь когда выпивал, в его словах и движениях разгорался прежний хмельной задор. Так длилось несколько месяцев, однако в последнее время Виноградов все больше становился похож на прежнего пытливого, беспечного Руслана. Наде казалось, будто равнодушная ледяная глыба, растаявшая под весенними лучами, превращается в морскую волну. Одинокую волну. Сегодня Руслан опять пришел один, без жены.

– Дон, ты тоже выступаешь, – увлеченно продолжал он, допивая вторую кружку пива. – Не хочешь стихи, читай пьесу.

– А у меня есть стихи.

Дон поднял голову и посмотрел на друзей ледяными глазами, на дне которых теплился знакомый огонек. Точно такой Надя видела раньше – когда он был женат на Ангелине.

– Ты снова начал писать? – удивилась Аня.

– Кто она? – сразу догадалась Марина.

– Она – чудо.

Дон посмотрел в глубь зала и улыбнулся.

– Где вы познакомились? – спросила Надя.

– Как ее зовут? А мы и не знали! – развела руками Лида.

– Маша. Встретились на работе.

– И давно?

– Ну, так. Не очень. А давайте я вам несколько новых прочту? Она говорит, ей нравятся, а я не уверен…

– Читай уже! – буркнул Антон.

Как цветов среди летней травы,

Много дум в голове понамешано,

Но царица моей головы

Ты одна – медоносная женщина!

Дон сделал паузу и посмотрел на друзей.

Одежды сняв и аметисты,

Меня собою награди!

Я весь хотел бы уместиться

В ложбинке на твоей груди.

– Ну что? – спросил он.

– Хорошо, – сказала Аня.

– Мне нравится, – оценила Марина, – и вообще, здорово, что ты начал писать. Очень рада за тебя. Давай еще!

Я это Вам пишу порой вечерней,

И потому, о друг мой, буду краток:

Я помню все: и стан виолончельный,

И ягодиц волнующий распадок…

Дон прочитал еще несколько и замолчал.

– Дружище, я рад, что ты снова пишешь!

Руслан потрепал его по плечу.

– Но мы отвлеклись от нашего вечера! – продолжил он.

– А что, мы же все уже решили? – уточнила Аня.

– Решить-то решили, – ответил Ларичев, – но вот сейчас лето. Я, конечно, люблю тепло, но боюсь, никто не соберется.

– Ой, ну не все же уехали, – возразила Марина. – Вон у Ани на следующий день самолет в Турцию, она же придет.

– Да, я приду! – подтвердила та, кивнув головой с безупречно собранными волосами.

Казалось, со времен института Аня совсем не изменилась – только раньше ее темные локоны чаще лежали на плечах, теперь же она собирала их в плотный пучок. Эта была все та же Анна Абашева, сильная, смелая, открытая – для своих. И все же она становилась другой. Стихи выдавали внутреннюю эволюцию, все жизненные уроки, потери, удачи или открытия, все, что было любовью, печалью или счастьем, утвердилось на книжных страницах. Надя посмотрела на подругу. Иногда ей казалось, что Абашева сделана из стекла или хрусталя, как одна из статуэток Лалика. И то, что Анна рассказывала о своей жизни, казалось фантастическими придумками, историями, которые принцесса сочинила оттого, что заскучала во дворце. Например, как в детстве во время морозной ночи ночевала с лайками под трубами теплотрассы – шла домой, пригрелась с собаками и уснула. Ее всем поселком искали, нашли под утро. Надя тогда подумала, знают ли современные московские дети, что такое теплотрасса. Или о работе в Инте инженером, а там зимой, когда мороз становился ниже сорока градусов, начинали потрескивать стекла. А за день температура и давление сильно менялись. Однажды, когда Аня писала отчет, из носа полилась кровь и все листки намокли. И она была в ужасе не от вида крови, а от того, что все это ей нужно переписывать. Иногда она приезжала домой в час ночи, сбрасывала теплую одежду, накрывалась чем-нибудь и спала. Спала до пяти, а в пять тридцать за ней приезжала машина, везла ее на стройку, и она смотрела в темные окна и завидовала людям, которые могут в это время спать. Или как она почти сразу после родов не могла найти работу, а потом делала целых три редакторских проекта и почти не спала, но сдавала все в срок. Аня рассказывала про это с той же интонацией, с которой говорила, как они с сыном съездили в бассейн. Только о муже она почти ничего не рассказывала, точно так же, как Поль о своей жене.

Надя посмотрела на Аполлона. Она увидела, что к зеленому рукаву его свитера прицепилась нитка, и протянула руку, чтобы убрать. Поль в ответ сжал ее пальцы и улыбнулся. Иногда ей казалось, что друг ужасно одинок и ему больших усилий стоит спрятать от мира штормы и бури, терзающие его незаметно даже для самых близких. Сила внутреннего надлома, проступавшая в его стихах, походила на бездну, которую не видно, стоя на равнине. Но стоит посмотреть вниз, и человек или в ужасе убежит прочь либо сделает шаг в этот обрыв, не в силах сопротивляться страстному душевному зову.

– Анна придет, – она же выступает, – продолжал волноваться Антон. – А зрители – не придут!

– А вы берите своих жен, – подсказала Лида.

– Я-то возьму, – проворчал Ларичев. – Хотя что-то она в последнее время бросает меня. Говорит, работы много. Но придет.

– Я даже Лизавету приведу, – пообещал Паша.

– Она же маленькая еще! – испугалась Аня. – Ей нормально будет?

– Если что, Оля ее заберет.

Паша любил свою дочь. Когда Лиза родилась, он много говорил о ребенке, гулял с ней. Потом она начала подрастать, и Паша водил дочь в музеи и ездил с семьей по своим любимым городам. Антон даже предрекал, что от счастья Камышников перестанет писать. Но его предсказания не сбылись. А однажды Паша ездил на поэтический фестиваль в Калининград, и Лиза попросила его привезти настоящий янтарь с берега. Он долго не мог найти камни, лишь когда местные поэты помогли с поисками, счастливый Камышников бережно упаковал янтарики для дочери. И на обратном пути их потерял. Домой Паша не поехал, а отправился на новые поиски неограненного янтаря по ювелирным и сувенирным магазинам Москвы. Друзья ему помогали, советуя магазины, в которых можно было найти дикий камушек, а Марина предложила несколько бусин из своего янтарного ожерелья. Ближе к вечеру Паша нашел похожие камни. Лиза была счастлива. Он тоже.

– Оля придет, вот это дело, – одобрил Антон. – И ты, кстати, – он посмотрел в сторону Нади, – бери мужа, любовника, поклонника. Кого-нибудь.

Надя улыбнулась.

– А вы заметили,