Десять раз поменяли афишу

и ввели электронный платёж.

Но, глаза закрывая, я вижу:

ты за бледным Орфеем идёшь.

Ухмыляется Маяковский,

разветвляется Малый Кисловский.

На проспектах подземного мира

радиально понятная речь,

а тогда, помнишь, пела Земфира:

корабли в твоей гавани жечь.

На фасаде гирлянда полоской,

не кончается Средний Кисловский.

Стены в стикерах, сумрачны лица,

выход в город, Казанский вокзал.

Если можно назад возвратиться,

я бы вслед за тобой побежал.

По бесконечным аркам,

по проливным дворам,

по испуганным паркам,

по бессонным глазам.

Или стихотворение «Пламя», его Надя тоже помнила.

Очередное чёрно-белое

документальное кино:

в железной рамке опустелая

платформа Косино.

Зима просторная и жуткая —

кругом, куда ни посмотри,

смертельный холод с промежутками

последней, как всегда, любви.

Обживши тамбур многоразовый,

окно застывшее протри.

Живи и миру не показывай,

какое бесится внутри.

Когда-нибудь написанные сейчас стихи потеряют свою новизну и станут проводником в прошлое, возвращая ее сюда, за этот столик под кирпичными сводами. Что будет дальше? Об этом сейчас думать Наде не хотелось.

В первый шли по реке,

река неглубока:

высокие берега,

камни и лес вдалеке.

В моей, торфяной, западни,

моя не обжита,

а здесь прозрачна вода:

мальки и твои ступни.

Во второй над лесом пожар

погасил, пролетая, ворон.

В автобусе свет дрожал,

когда возвращались в город.

В третий на близкий вокзал

провожала из дома.

Я за хлястик тебя держал,

видя, что невесома.

А вот это было из новых:

Я смерть не звал, она сама,

пролив случайно варево,

декоративного сома

достала из аквариума.

И понесла его туда,

где алчущие птицы

раскачивают провода

и где земля дымится.

Когда Паша читал это стихотворение Надя заметила, что бармен, мешающий напиток длинной ложкой, остановился, вслушиваясь в слова. Она подумала, надо будет потом спросить, понравились ли ему стихи.

Надя же читала свои последние стихи. Посвященное Литинституту она написала несколько недель назад.

Помнишь небо Лита над головой,

Шёпот слов и восторг щенячий?

Мир состоял из нас, из любви роковой,

Книг, бульвара и споров горячих.

Вместо сна зачитывались, а потом

Мы сходились, и спорили, и шумели,

И носили старенькие пальто,

И бутылки в карманах звенели.

Мы бессмертными были тогда,

Наши строки лучшими были, помнишь?

Так дружили и жили, будто бы навсегда,

И стихи призывали на помощь.

В полутьме коридора горел бесконечный свет,

И мы шли на него, и теряли друг друга.

Здесь звучат шаги тех, кого больше нет —

А когда-то вместе читали стихи по кругу.

Мы бродили молча под кронами тополей,

Что кидали нам листья, как золотые монеты.

Трепетало пламя, мир становился светлей.

…Я стою под ветвями, листвой, как огнем согрета.

Еще одно было посвящено Лялину.

Выходишь из этой жизни в другую,

Перед тем раздаешь свои вещи.

Только как оставить комнату нежилую,

Где мир становился вещим.

Кто же будет спать на моей кровати,

Пить из любимой чашки?

Как оставить всё, времени разве хватит?

…По ноябрьской реке побежали мурашки.

По моей спине такие бежали,

Ты смеялся: «Я буду их гладить вечно!»

Дождевые капли, отлитые как из стали,

О стекло разбивались беспечно.

И мы сами, словно вода, бежали, что было сил.

«Вечно – это значит и там?» – ты тогда у меня спросил.

Вечно – это значит и там,

Где не будет комнаты, чашки, кровати.

Побегут мурашки, подобно снам,

Как всегда некстати.

Лялин был единственным, точный день знакомства с кем она помнила. Вот Надя идет по лестнице, поднимается к высокой белой двери, входит в аудиторию и видит мужчину. Рядом с ним она изменится необратимо.

До расставания Надя была уверена: она с Лялиным навсегда. Теперь, после того как они встретились на бульваре, после счастливой зимы и этого злосчастного монастыря, как никогда, ясно понимала: она может жить без него, никогда не видеть и с каждым днем вспоминать все реже. Но всегда будет любить его. И удалить эту любовь из сердца невозможно.

Когда он узнал о вечере, то захотел пойти с ней, но Надя попросила Лялина остаться дома, пообещав, что на все следующие встречи они пойдут вместе. Она и сама не понимала, почему так решила. Как будто ощущала: ее время меняется, и чтобы немного отсрочить эту желанную, но и пугающую перемену, ей нужно остаться одной, без него. Хотя бы на один вечер.

Надя не ошиблась. Сегодняшний, как никакой другой, был похож на встречи после семинара. Словно добрый волшебник снял с каждого груз прошедшего и юность снова обрела бесконечность.

Они вышли на улицу, где город медленно погружался в летнюю темноту, и рядом с ними, словно мотыльки, порхали слова, смех и тосты. Уже совсем стемнело, когда Лида попросила помочь довести Лаврина до троллейбусной остановки – завтра ему с утра нужно было быть в редакции. Они, подхватив Егора с двух сторон, дошли до Никитского бульвара. На остановке Надя словно впервые увидела цифровой информационный стенд, показывающий, сколько времени осталось до приезда троллейбуса. Такие недавно начали появляться в Москве. Тут же, в стеклянной стенке, сиял рекламный экран, подсвечивающий их лица ярким светом.

– Мы как в будущем, – произнесла она.

Лаврин молча улыбался в темноту. Лида сидела рядом с ним, что-то записывая в телефоне. На этой современной остановке Наде особенно ярко, словно внутри нее вспыхнула экранная реклама, показалось, что это будущее – не для них. Да что там будущее, вся их жизнь иная, отдельная, связанная с реальным миром лишь словами. И именно эту она любила яростно