– Не считали.

– Считали. Крикливая, краснорожая, развратная, даже рядом неловко стоять. – Все это была правда, так что я не стал ей возражать. Но как и при встрече со всеми женщинами, которых я нашел, меня поразило, насколько легче нам бы жилось сорок лет назад, если бы мы знали подлинный характер каждого из нас. Кандида разом отодвинула в сторону эти воспоминания, сменив их счастливыми. – А потом в один прекрасный день появился Гарри и спас меня. Нас. До сих пор не знаю, что он во мне нашел, но за все время я не знала больше ни единой несчастливой минутки.

– Он любил тебя. – Как ни смешно, я говорил искренне. Теперь я начинал понимать, чтó он в ней любил, и для меня это было откровением.

– Думаю, что любил, – кивнула Кандида, и глаза у нее заблестели. – Бог знает почему. И взял нас к себе обоих. Он же Арчи усыновил, совершенно официально, а потом у нас родилось еще двое детей, а когда он… – Несмотря на строгий тон, глаза ее наполнялись влагой, да и мои тоже. – А когда Гарри погиб, оказалось, что он оставил денег всем троим поровну. Просто разделил на три части. Не делая между детьми различий. И для Арчи это тоже много значило. Очень. Ты знаешь, что, когда они остались запертыми в башне, у всех работали мобильные?

– Я читал об этом, – кивнул я.

– И это так необычно, это удивительно, что они в основном звонили не с криками о помощи. Они звонили людям, которые были им ближе всех, своим женам, мужьям и детям, сказать, как они их любят. И Гарри тоже. У меня, правда, телефон был выключен – как обычно, – и когда я попыталась перезвонить ему, то не смогла дозвониться, но он оставил мне сообщение, в котором сказал, что женитьба на мне – самое лучшее, что он сделал в жизни. Я сохранила это сообщение. Оно до сих пор у меня. Гарри благодарит меня за то, что я вышла за него замуж. Ты можешь себе представить? Среди всего этого страха и ужаса он благодарил меня, что я стала его женой. Так что видишь, по большому счету я вовсе не грущу. Я счастлива.

Я смотрел на ее грубое румяное лицо, переполняющиеся слезами глаза и понимал, что она совершенно права.

– Да, ты счастлива, – ответил я. Я приехал готовый пожалеть Кандиду, но ее жизнь с момента нашего последнего разговора сложилась бесконечно удачнее, чем жизнь Терри, Люси, Дагмар, да и Джоанны тоже. Кандида Стэнфорт, урожденная Финч, оказалась самой счастливой из пяти в списке Дэмиана. По всем категориям, считающимся важными среди этих людей, она начинала с самых невыигрышных позиций, а закончила впереди всех. – Ты пробовала пойти в издательское дело? Раньше ты говорила, что хочешь.

– Пробовала, – кивнула она. – Но в настоящее книгоиздательство, а не в модную чепуху, через которую я надеялась пробиться в этот бизнес. Я-то считала, что для меня это единственный способ. Гарри меня сделал. Поднял свои контакты и нашел мне работу корректора в небольшом издательстве, специализирующемся на женской литературе. Я очень старалась, и меня там оставили работать. В итоге я даже отредактировала довольно приличное количество книг.

– Но больше этим не занимаешься?

– Сейчас нет. Но мне захотелось сделать перерыв, когда… – (Я поспешно кивнул, не желая возвращать ее в тот ужасный день.) – Но подумываю вернуться. У меня ведь неплохо получалось!

Из этой простой фразы я понял, чем Кандида обязана Гарри Стэнфорту и почему она продолжает упорно доказывать всем, насколько ей посчастливилось его найти. Эта Кандида обладала самоуважением, которого не было и следа во времена ее неприглядной, злой, несчастной юности. В те дни, когда я знал Кандиду, ее детство было слишком недавно, чтобы игнорировать его пагубные последствия.

– Мне достались двадцать три года жизни с невероятным, благородным, очаровательным и любящим мужчиной. – Это была безыскусная и трогательная дань памяти, и после нее мне нетрудно было искренне полюбить Гарри. Кандида наклонилась ко мне и понизила голос до шепота. – Предпочитаю быть на своем месте, чем на месте Серены. – И мы рассмеялись.

На этом разговор и закончился. Вскоре мы пошли наверх переодеваться.

Мне предстояло ночевать в угловой комнате, обшитой панелями и окрашенной в серовато-белый цвет. На две стороны выходили большие окна, из которых далеко открывался вид на тенистый парк. Изящная кровать под балдахином была обита хорошим, хотя и старым мебельным ситцем, а по стенам развешены литографии Одюбона[70] с изображениями птиц. Все довольно симпатично, пусть и неоригинально, но из-за выцветших тканей и ярко-малинового цвета паспарту, в которые были вставлены картины, создавалось непередаваемое ощущение семидесятых годов, словно по меньшей мере лет тридцать на эту комнату не тратили никаких денег. У меня была собственная ванная, в той же цветовой гамме, и кран с горячей водой, который многообещающе издавал далекие булькающие звуки, но когда появилась вода, она оказалась лишь чуть теплой. Я как мог обтерся губкой и натянул какую-то одежду из чемодана.

Аристократичные англичане любят изображать непринужденность. «Из гостей никто не приезжает, – говорят они. – Будем только мы». Что случается редко. «Тебе ничего не придется делать», когда придется, еще как. Чаще всего, когда они говорят «не переодевайся», они не имеют это в виду. Они хотят сказать, что от вас не ждут смокинга, а не то, чтобы вы оставались в той же самой одежде. Это в чем-то даже смешно, поскольку, в сущности, все, что вы делаете, готовясь к «неофициальному» ужину в загородном доме, – надеваете другой вариант той же самой одежды, что была на вас за чаем. Особенно это касается мужчин. Но главное, когда вы спуститесь, это должна быть другая одежда. Единственное, от чего стоит воздерживаться на уик-энде, – это темный костюм. За исключением случаев, когда это благотворительное мероприятие, похороны или какое-то другое событие со своими особыми правилами, джентльмену в сельской местности городской костюм не пригодится. Загородные мероприятия все чаще требуют одного из двух видов одежды: вечерняя или крайне неформальная, никаких промежуточных вариантов.

Возвращение вечерней одежды в этой связи тоже интересно. Вопреки ожиданиям, высказывавшимся всего несколько лет назад, смокинги, на время утратившие интерес публики, и в еще большей степени – мужские домашние куртки снова на подъеме. Из них меня больше интересует домашняя куртка – предмет одежды, правила ношения которого полностью изменились на моей памяти. Совсем не так давно верхом невоспитанности было носить такую куртку в доме, где вы не ночуете, а лучше вообще носить ее только у себя дома. Но сейчас все изменилось. Все больше загородных обедов оживляются мириадами оттенков бархатных курток, туго обтягивающих спины гостей мужского пола. Носят домашние куртки обычно без галстуков – неприятная подробность для мужчин средних лет, чьи красные, покрытые пятнами шеи демонстрировать невыгодно. Но, посопротивлявшись немного этой моде, возражая, что так совершенно неправильно, сейчас я даже начал ей симпатизировать. Впервые за два века она раскрасила мужчин в разные цвета. Что касается правил ношения домашней одежды, то, как я уже сказал, когда вы спуститесь по лестнице, это должна быть другая домашняя одежда, отличная от домашней одежды, которая была на вас, когда вы поднимались к себе. Для меня снять рубашку, джемпер и плисовые брюки, чтобы помыться и надеть другую рубашку, другой джемпер и другие плисовые брюки, – процесс довольно комичный, но что делать. Нельзя бороться с Таммани-Холлом. В общем, в тот вечер я сделал все как полагается и был готов спуститься в гостиную, когда на глаза мне попалась фотография на полке, справа от резного расписанного камина. Фотография запечатлела Серену и Кандиду, стоявших бок о бок среди хозяев дома, встречая гостей на свой бал дебютанток в Грешэме. Можно было разглядеть у них за спиной развешенные на стене зала портреты. Леди Клермонт на фотографии поворачивалась в сторону, видимо встречая следующего прибывшего гостя. Потом я увидел фигуру молодого человека в нескольких шагах позади девушек, но его лицо было неподвижно устремлено к ним, словно он не мог отвернуться. Я сразу понял, что он и в самом деле не в состоянии отвести глаз. Потому что это был я.