В этот момент открылась дверь, которая в обычные дни вела в сервировочную и дальше, в кухни. Сегодня через эту дверь вошла группа молодых людей, они пружинящей походкой поднялись на сцену. По толпе прокатился общий вздох, когда все мы вдруг поняли, что ведь это Стив Уинвуд, солист группы, основанной человеком, который взбежал на сцену сразу после него и чьим именем была названа группа: Спенсер Дэвис. Живой, настоящий Спенсер Дэвис! Как только эта мысль проникла в наши мозги, музыканты заиграли свою песню, появившуюся за пару лет до того: «Keep on Running». Трудно объяснить, что мы тогда испытали. Сегодня мы пресыщены. Мы повсюду видим кинозвезд, певцов и всевозможные иные формы проявления славы. Судя по журналам, знаменитых людей больше, чем неизвестных. Но в шестьдесят восьмом году это было не так. Находиться в одном зале с настоящей музыкальной группой, исполняющей собственный хит, который большинство из нас купили два года назад и слушали без перерыва, – это как оказаться внутри мечты. Это было ошеломительно, это взрывало мозг, это невозможно было осознать. Даже Люси невольно замолчала, хотя и ненадолго.

– Ты можешь поверить?! – спросила она.

Я не мог. Вот такие мы были неиспорченные.

Тогда-то я и увидел Дэмиана. Он стоял в оконном проеме, так что наполовину оказывался в тени, и взирал на сенсационное зрелище, внешне не выказывая ни восторга, ни даже удовольствия. Стоял, слушал, смотрел, но смотрел без интереса. Мое внимание было поглощено музыкантами, и честно сказать, про Дэмиана я совсем забыл и вспомнил намного позже, но образ меланхолика на карнавале врезался мне в память. После этого я вернулся к гостям, несколько часов танцевал, болтал, пил и, наконец, примерно в половине третьего, отправился искать завтрак и нашел его в оранжерее. Это было огромное сооружение из стекла и чугуна, какие раньше называли зимним садом, построенное в 1880-х годах для одной из графинь. В ту ночь его расчистили и уставили круглыми столиками и стульями. Каждый столик украшала пирамида из цветов. На длинном столе стояли закуски, и экзотические вьющиеся цветы на каменной стене позади него служили своего рода живыми обоями. Еще необычнее выглядело то, что по торжественному случаю пол был устлан ярко-красным ковром, плотно огибавшим каменный фонтан в центре помещения, а короткая дорожка к оранжерее, идущая вдоль террасы, на один день превращена в деревянный крытый переход, детально воспроизводящий гостиную, с которой соединялся: цоколи, панели, карнизы, даже ручки окон в точности повторяли свои оригиналы. Есть уровень совершенства, когда предмет или действие достигает столь исключительных высот, что сам по себе становится формой искусства, и для меня этот небольшой пристроенный коридор этого совершенства достиг. Как и все остальное в тот вечер.

Я прошелся вдоль стола, выбирая себе угощение, потом побродил по залу, болтая с группками гостей. Там была Джоанна, и я перекинулся с ней парой слов, и Дагмар, присевшая за столик к Кандиде, что само по себе было необычно, потому что к этой стадии вечера Кандида обычно уже смеялась, как больной с неизлечимым коклюшем, и я старался держаться от нее подальше. Но сегодня, на балу в свою честь, она была удивительно тиха, так что я сел с ней рядом. От Люси я уже избавился, но не подыскал себе партнершу на этот вечер, как обычно принято, и почему я этого не сделал – не знаю. Развлекаться мне это нисколько не помешало. Может быть, мне показалось неудобно и нечестно флиртовать, выделять кого-то одного, делать вид, будто в центре моего внимания сегодня какая-то другая девушка, когда я был в доме Серены и на балу в ее честь.

– Виделся со своим другом Дэмианом? – спросила Кандида.

И снова она показалась мне совершенно непохожей на обычную себя и очень задумчивой – слово, которым редко можно было описать ее в половине третьего ночи.

Мне пришлось сосредоточиться. Вопрос оказался неожиданным.

– Давно. Видел его в столовой, когда мы слушали группу. А что?

– Просто так.

И она повернулась к Тремейну, подошедшему к столику с приятелями, держа в руке тарелку колбасок.

Я все доел и, уступив место Карле Уэйкфилд, вышел из оранжереи и не спеша побрел обратно через пустеющий дом. Почему-то мне захотелось свернуть в маленькую овальную комнату перед столовой, где через потолок еще отдавалась эхом музыка. Меня заинтересовала серия из пяти картин, изображающих пять чувств, и я наклонился, чтобы разглядеть их подробнее, как вдруг в меня ударил порыв ледяного ветра. Я выпрямился и увидел, что дверь, ведущая на террасу, открыта и из ночи в дом входит Серена. Она была одна, и, хотя я не мог вообразить себе женщины прелестнее, с виду она дрожала от холода.

– Что ты там делала? – спросил я. – Ты же вся замерзла.

Секунду ей пришлось соображать, кто я такой и что говорю, но, совладав с мыслями, она кивнула:

– Холодновато там.

– Но что ты делала?

– Просто размышляла, – повела плечами Серена.

– Ты сейчас вряд ли захочешь танцевать? – шутливо, но без особых надежд спросил я.

Вполне понимаю, что в своих описаниях отношений с Сереной Грешэм я должен казаться утомительным пессимистом, но вы должны понимать, что в ту пору своей жизни я был молод и некрасив. Тот, кто не испытал, каково быть в молодости уродливым, не имеет права заявлять, будто понимает это. Замечательно говорить о внешних ценностях, красоте души и прочей чуши, которую некрасивым подросткам приходится выслушивать от своих матерей. И как чудесно быть ни на кого не похожим и так далее, но горькая истина состоит в том, что в единственной валюте, имеющей цену, вы банкрот. У вас может быть друзей без числа, но, когда заходит речь о романтических отношениях, вам нечем торговаться, нечего предложить. Вами не похвастаешься, не щегольнешь, вы последняя надежда, когда не осталось никакого стоящего партнера для танца. А если вас поцеловать, вы не превратитесь в принца. Вы так и остаетесь лягушонком, которого поцеловали, и целовавший обычно наутро жалеет о содеянном. Лучшая репутация, какую вы можете снискать, что вы не болтун. Если вы неплохой собеседник и умеете не распускать язык, что-то еще может вокруг вас завертеться, но горе уродливому воздыхателю, который преисполняется самоуверенности и начинает похваляться. С годами, конечно, все меняется. Кто-то начинает видеть дальше вашего лица, замечает другие ваши качества, и наконец лет в тридцать-сорок в игру вступают иные соображения. Жизненный успех слегка подправит вашу внешность, неплохо с этим справляются и деньги, и вовсе не потому, что проявляющие к вам интерес женщины меркантильны. Просто вы начинаете иначе пахнуть. Успех делает вас другим человеком. Но вам никогда не забыть тех немногих, очень немногих восхитительных женщин, которые любили вас, когда не любил никто. Говоря словами одного триллера, «я знаю, кто вы, и вам всегда будет принадлежать местечко у меня в сердце». Но со мной ничего даже приблизительно похожего не происходило, пока мне не исполнилось лет двадцать пять. Когда мне было восемнадцать, я был уродлив и влюблен и знал, что люблю безответно.

– Да. Пошли потанцуем! – сказала Серена, и я до сих пор помню странную смесь восторга и дурноты, охватившую меня.