надеются выиграть время, ускорил марши, которые и привели его авангард, как сказано, 8-го марта в Гриссёльгамн. Между тем вслед за своим посланным выехал в главную квартиру Кнорринга и сам Дёббельн, получивший из Стокгольма повеление принять все меры к тому чтобы остановить движение Русских. Предварительные переговоры между обоими этими генералами привели к подписанию 4-го марта конвенции, по которой Шведы обязывались сдать Аландские острова, увести войска свои по ту сторону Ботнического залива и разменять пленных. Но Аракчеев не одобрил этого предварительного условия. Он объявил Дёббельну, что прислан от Государя не перемирие делать, а мир; ни на какое перемирие не согласен, а если Дёббельн желает, то может сдаться военнопленным.

Дёббельн предложения о сдаче не принял и уехал обратно. Но лишь Кульнев пошел на шведский берег, Дёббельн при слал Кноррингу новое письмо, в котором извещал о желании герцога Зюдерманландского заключить не перемирие, а мир, но с тем условием, чтобы ни один русский отряд не вступал на берега Швеции. Дёббельн пояснял, что вслед за этим посланным едет адъютант гр. Левенгиельм, дабы договориться о некоторых предварительных распоряжениях. К удивлению, Кнорринг не только изъявил согласие на приезд Левенгиельма, но и в доказательство мирных намерений Императора Александра послал Кульневу и Барклаю с тем же шведским курьером приказание немедленно возвратиться — первому на Аланд, последнему в Вазу. Распоряжение это подтверждено и чрез особых гонцов. Заключенное перемирие не касалось только северного корпуса гр. Шувалова, о положении которого главнокомандующий, к счастью, не имел тогда известий.

Непонятно почему Аракчеев, с такой энергией отказавший в перемирии три дня назад, столь легко уступил теперь. Зная непременную волю Государя, он до того постоянно на нее ссылался, как в многочисленных предписаниях своих корпусным начальникам, так и в сношениях с главнокомандующим. В своем рвении исполнить эту волю он не затруднился набросить тень на доблестного Кульнева, когда писал Императору Александру, что «дабы быть уверенным что Кульнев Дойдет до Гриссельгама и знать вернее, что там найдут», по- с лал с ним своего адъютанта Кирсанова[136]. Нужно полагать, что Аракчеев был энергичен пока оставался на сухом пути; когда же сам очутился среди неустойчивой ледяной пустыни, смелость и энергия его оставили, и он испугался возможной опасности. В этом же смысле, разумеется, не переставал говорить ему и Кнорринг, решительный противник смелого предприятия. Главнокомандующий вовсе не понимал ни желаний своего Государя, ни цены русского, героизма, ни значения совершенных уже им подвигов. Перед ним было одно — страх за исход опасной экспедиции. Мало того: он явил и крайнюю, унизительную осторожность, чтобы не сказать боязливость. Отозвав свои геройские войска, он испросил у Шведов, точно у победителей, словесное уверение, что до окончательного мира они не приблизятся к занятым русскими войсками Финляндии и Аландским островам ни водою, ни по льду. Даже дружелюбно расположенные к Кноррингу люди не находили возможности оправдать вполне его образ действий[137]. — В оправдание собственно себя Аракчеев в донесении Государю клеветал на русских генералов уклонявшихся будто бы от похода в Швецию, хотя факты громко опровергали извет: Кульнев и Барклай были уже там, а Багратион, узнав о предложениях перемирия, усилил марши, следовательно, также готовился к переходу. Не его вина, если ему приказано было остановиться. Официально Аракчеев оправдывался двумя причинами: 1) боязнью за пути отступления, ибо подувшие южные ветры могли взломать ледяной путь. Причина возможная, но её нельзя было не иметь в виду и тогда, когда Аракчеев с похвальным усердием торопил корпусных генералов к переходу и писал Барклаю о завидной его доле перейти Кваркен. Но эта причина была не настолько еще вероятна: сильные морозы поддерживали прочность льда; в северной части Ботнического залива отряды ходили по льду, как видно ниже, даже в начале мая. Во 2-х, — опасение раздражить (?!) шведское население продолжительным пребыванием в их стране. Эта причина нисколько не согласуется с донесениями Барклая-де-Толли главнокомандующему, где он два раза свидетельствовал о добрых чувствах, вызванных в шведском населении русскими войсками. «В их кратковременное пребывание на шведском берегу, — писал он 14-го марта, — соблюдали они совершенный во всем порядок; ни один обыватель не имел причины принести ни малейшей жалобы: поведение и дисциплина российского солдата произвели здесь всеобщее удивление. Мне восхитительно было слышать все неисчислимые похвалы сему победоносному войску, со вступлением коего жители полагали быть навек несчастливыми». И от 19-го марта: «умеоский губернатор с депутацией от дворянства, купечества и поселян изъявили мне благодарность со слезами на глазах за великодушное с ними обращение войска».

Барклай-де-Толли остался в Умео еще три дня после полученного предписания возвратиться, дабы с одной стороны дать необходимый отдых людям, а с другой, чтобы поспешное удаление назад не имело вида вынужденного отступления. Пред отбытием он издал прокламацию, в которой объявил, что Император повелел войскам вступить в самую средину Швеции единственно для ускорения мира к пользе самих же Шведов, и что потому не только частное имущество было неприкосновенно, но и взятые нашим оружием магазины с провиантом и военным материалом отдаются обратно. Было бы корыстью увезти с собой взятую добычу, а истребить ее и привести в негодность не было бы соответственно с миролюбивой целью прихода.

Таким образом, аландское перемирие на юге и каликская конвенция на севере неопределенно приостановили военные действия. Но одержанные с таким трудом и лишениями успехи не привели еще к желаемому концу, т. е. прочному миру. Финляндия была уже окончательно завоевана и включена в состав России еще до геройского похода в Швецию. Цель Императора Александра вновь не была достигнута, к его великому неудовольствию. Главнокомандующий Кнорринг вскоре, и не далее как чрез неделю, испытал, насколько оно было велико. В бытность свою 19-го марта в Або, Александр наградил всех участников перехода: князь Багратион и Барклай-де-Толли произведены в полные генералы, гр. Шувалов в генерал-лейтенанты, Кульневу дан орден св. Анны 1-й ст. В память подвига выбита серебряная медаль для ношения в петлице на андреевской ленте. Кноррингу, напротив, не оказано ни малейшего внимания; он не только не был приглашаем в кабинет Государя для объяснений, как бы следовало главнокомандующему, но к нему в течение двух дней Александр Павлович ни разу не обратился ни с одним словом, ни с одним даже взглядом. Последствием была подача Кноррингом прошения об отставке, которое было принято, а вскоре затем и исполнено.

Во время пребывания в Або Император Александр круто изменил всю систему военных действий, веденных четыре последних месяца Кноррингом: место недеятельности заступила полная жизни энергия. Аландское унизительное перемирие