Катынской трагедии был основан на двух видах источников. Во-первых, мы изучали речи, высказывания политических деятелей, благодаря которым оказалось возможным проанализировать официальную позицию России по событиям в Катыни и обратить внимание на место этих событий в стратегиях политики памяти. Основным источником стал сайт «Президент России». Безусловно, наше внимание обратило на себя то, что информация об исторических событиях в Катыни далека от фокуса внимания официальной политической элиты: поиск по ключевому слову выдал только 17 результатов, большинство из которых касались крушения самолета ТУ-154, которое произошло 10 апреля 2010 г. Во-вторых, комментарии к тематическим новостям, обсуждения в социальных сетях позволили анализировать текущие дискуссии, выявить особенности аргументации, модели описания и т. д. сторонников той или иной точки зрения. Источниками стали материалы наиболее массовых дискуссионных исторических сообществ социальной сети «ВКонтакте»: «Любители истории», «Студент-историк», «Военная история мира», «Военная история», – а также рецензии отечественных кинолюбителей на фильм «Катынь», комментарии и сообщения на новостных ресурсах. Дополнительными источниками послужили материалы СМИ, информационных сайтов («Завтра», «Коммерсант», «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Аргументы и факты»), которые не позволяют составить полную картину оценки Катынской трагедии со стороны общественного мнения, но могут служить иллюстрациями отдельных тенденций.

Под исторической памятью мы понимаем связанные друг с другом исторические сообщения, которые, как правило, отражают эмоциональное восприятие, рефлексию носителей информации о событиях, фактах прошлого. Она не тождественна знанию истории, однако оказывает влияние на осмысление прошлого, т. к. выступает в качестве когнитивного фильтра. Образы исторической памяти испытывают на себе влияние актуальной современной информации, событий, адаптируясь под них[1206]. Изменение нашего интереса к прошлому определяет динамику коллективной памяти. Важным для нашего исследования является замечание И. Ирвин-Зарецки, которая подчеркивает, что конфликтный потенциал образов исторической памяти различных сообществ может стать источником изменения этих образов [1207], т. е., исследуя дискуссии вокруг исторических тем, мы можем предположить возможные векторы динамики исторической памяти. Память, таким образом, можно воспринимать как совокупность социальных практик, посредством которых она формируется[1208].

Историческая ответственность, на наш взгляд, также представляет собой один из аспектов процесса выстраивания отношения какого-либо сообщества к прошлому. Мы, как и Х. Арендт, предлагаем сделать акцент на политической ответственности как на той форме ответственности, «которую каждое правительство несет за все решения своих предшественников, а каждый народ – за свершения и прегрешения прошлого»[1209]. Она настаивала на связи ответственности и коллективной идентичности, в основе которой лежит понимание индивидом того обстоятельства, что принадлежность к определенному сообществу накладывает на него необходимость быть ответственным за деяния этого сообщества, даже в том случае, если он лично имеет к ним опосредованное отношение[1210]. Однако, если «вина и невиновность имеют смысл только в отношении отдельной личности»[1211], мы должны говорить о присвоении политической ответственности, т. е. отдельный представитель сообщества чувствует свою личную ответственность за то, что делает он как представитель сообщества; политическая ответственность в таком случае ощущается как личная.

Анализ источников с опорой на выбранную теоретико-методологическую базу позволил выделить несколько моделей восприятия событий в Катыни, присутствующих в историческом сознании современных россиян. Для удобства анализа мы рассмотрим их с позиции: 1) признания СССР или Германии организаторами событий в Катыни; 2) необходимости принятия ответственности за эти события. Используемое здесь различение признания организации и несения ответственности вызвано тем, что историческая ответственность связана с конкретными практиками ее реализации, а также подразумевает не только участие в непосредственном историческом процессе, но и конструирование социальной реальности через практическую деятельность и участие субъекта в организации знания об этой социальной практике[1212].

Если по первому пункту взгляды противоположны (т. е. организаторами называются или СССР, или Германия), то тема ответственности требует большего количества дополнительных оговорок. Вслед за современными американскими исследователями мы подчеркиваем, что историческая память строится не только на признании исторических эпизодов, но и на нарративных и мемориальных практиках, которые придают смысл прошлым событиям[1213].

Сначала рассмотрим модели восприятия Катынской трагедии, сторонники которых предполагают наличие ответственного. Первую из них мы формулируем следующим образом: «Организатором событий в Катыни является СССР, необходимы соответствующие практики покаяния».

Актуализация этой модели была связана с крушением польского самолета 10 апреля 2010 г. в Смоленске. Именно в этот период появились определенные практики, которые свидетельствуют о проблеме формирования в современной России субъекта коллективной исторической ответственности.

Символическим актом признания вины СССР является коленопреклонение В. В. Путина перед Катынским крестом, вызвавшее неоднозначную реакцию общественности. В отличие от такого же жеста со стороны Вилли Брандта 7 декабря 1970 г. в знак почтения жертв Варшавского восстания, которое было примером безоговорочного признания ответственности Германии, российский президент, допуская вину СССР, в тот же день упомянул о судьбе российских военных в польском плену в 1919–1921 гг.; таким образом, признавая вину, он, ссылаясь на контекст, побуждал к смене акцентов с необходимости покаяния со стороны СССР на взаимную ответственность Польши и России друг перед другом. Если поступок В. Брандта, по мнению исследователей, был показателем формирования в Германии моральной нации (Г. Коль так никогда бы не поступил)[1214], то В. В. Путин скорее призывает к диалогу, а не осуществляет покаяние. Акт расстрела НКВД польских офицеров предлагается рассматривать в контексте российско-польских отношений, а преклонение колен В. В. Путиным (на тот момент – премьер-министр) перед Катынским крестом маркируется как один из актов осуждения тоталитарного режима вообще, в т. ч. и репрессий внутри государства[1215].

Частью признания преступлением событий в Катыни являются решение президента России о размещении электронных образов документов из так называемого пакета № 1[1216], суждения о необходимости передачи копий соответствующих материалов польской стороне[1217], развитие соответствующего мемориального комплекса и экспозиции. То есть официальная позиция современной России по поводу организаторов событий в Катыни достаточно четкая. Однако, признавая, что вину «за это преступление несут руководители Советского государства того периода»[1218], политическая элита избегает проблемы преемственности ответственности со стороны РФ и практик ее проявления.

Вместо этого признание ответственности связывается политическими акторами с необходимостью «изменения сознания общества»[1219], однако какого-либо алгоритма подобного процесса не предлагается. Поэтому сами по себе отсылки к «обществу» в этом случае можно трактовать как разделение тяжести ответственности. Если вести речь о проблеме субъекта исторической ответственности, то возникают вопросы: приоритетны ли решения политической элиты или субъектом оказывается то самое «общество», о перестройке исторического сознания которого идет речь? Требуется ли «благословление руководства страны» [1220] или прежде всего нужна инициатива населения? В отличие от официальных политических речей и выступлений, в дискуссиях в социальных сетях позиции более антагонистичны. Противников рассматриваемой точки зрения упрекают в «сознательной слепоте», а сами события признаются в качестве «самой постыдной мерзости в истории