армии. В частности, заслуживает более пристального внимания материал, относящийся к периоду ранней империи (I – начало III в. н. э.), который в названных работах, по сути дела, специально не выделяется, хотя именно в это время в императорских конституциях и сочинениях римских юристов формулируются основные законоположения, относящиеся к воинским преступлениям и отражающие как реакцию властей на новые вызовы и проблемы, так и их отношение к исконным военным традициям Рима. Поэтому в данной главе мы остановимся как самих на фактах измены и предательства в римской императорской армии, так и на их трактовке в юридических источниках, с тем чтобы по возможности выявить взаимосвязь традиционных правовых установлений и идеологических представлений о предательстве с реалиями профессионального войска и с изменениями военно-политической ситуации в империи.

Если говорить в общем плане, то, согласно римским представлениям, предательство отечества относилось к тягчайшим преступлениям, наряду с тиранией и отцеубийством (Dion. Hal. VIII. 80. 1)[1299], и со времен законов XII таблиц (Tab. IX. 5) подлежало суровому наказанию[1300]. Предательство вообще и в военных делах в частности входило в число тяжких государственных преступлений (perduellio), караемых законом о величии римского народа, как lex Cornelia, так и lex Iulia de maiestate[1301], который, по словам Тацита (Ann. I. 72. 2), был направлен, помимо прочего, и против тех, кто причинил ущерб войску предательством (proditione exercitum). Согласно Ульпиану, под действие Юлиева закона подпадал «тот, кто пошлет врагам римского народа вестника или письмо либо даст знак (nuntium litterasve miserit signumve dederit) или злоумышленно сделает так, чтобы врагам римского народа помогли советом против государства» (Dig. 48. 4. 1, Ulpianus libro septimo de officio proconsulis Пер. И.С. Перетерского). В число такого рода изменников включался и «тот, кто оставил войско либо частным человеком перебежал к неприятелю» – qui exercitum deseruit vel privatus ad hostes perfugit (Dig. 48. 4. 2). В трактовке Марциана (Dig. 49. 4. 3, Marcianus libro quarto decimo institutionum), к лицам, умалявшим государственное величие, относились и те, кто на войне сдаст крепость или лагерь (qui in bellis cesserit aut arcem tenuerit[1302] aut castra concesserit). Сцевола добавляет к этому перечню того, «вследствие злого умысла которого войско римского народа будет приведено в засаду или предано неприятелю[1303]; или о ком утверждается, что вследствие его злого умысла сделано так, чтобы враги не попали под власть римского народа; или усилиями и по злому умыслу которого врагам римского народа будет оказана помощь провиантом[1304], военным снаряжением, оружием, лошадьми, деньгами или чем-нибудь другим[1305] или (будет сделано так), чтобы друзья римского народа стали врагами; или вследствие злого умысла которого будет сделано так, чтобы царь чужеземного народа не повиновался римскому народу[1306]; или усилиями и по злому умыслу которого будет сделано так, чтобы врагам римского народа были даны заложники, деньги, вьючный скот против государства» (Dig. 48. 4. 4. Пер. И.С. Перетерского).

Из приведенных пассажей следует, что под действие закона о maiestate подпадали преступные изменнические акты, совершаемые как рядовыми солдатами, так и командирами и высокопоставленными должностными лицами. Очевидно, что в этом законе использовалось понятие proditio, но его общее определение не формулируется, и в целом ни в эпоху республики, ни в императорское время римское право не применяло этого понятия в строгом техническом значении[1307].

Как предательство в ранние времена римской истории рассматривалось и уклонение от воинского призыва, о чем прямо пишет Менандр: «в древности уклонявшиеся от призыва отдавались в рабство как предатели свободы (qui ad dilectum olim non respondebant, ut proditores libertatis in servitutem redigebantur), но теперь с изменением характера армии (mutato statu militiae) отказались от применения смертной казни, потому что ряды армии большею частью пополняются добровольцами» (Dig. 49. 16. 4. 10). В процитированном пассаже важна, во-первых, сама констатация перехода к новым принципам формирования армии, а во-вторых, признание отказа от исполнения воинской обязанности не просто тяжким преступлением с точки зрения устоев гражданской общины, но предательством. Надо сказать, что изменение характера вооруженных сил отразилось, в частности, на правовой интерпретации и правовых санкциях такого воинского преступления, как дезертирство. Не вдаваясь в детали[1308], отметим, что в период империи, судя по свидетельствам римских правоведов, при рассмотрении дел о дезертирстве надлежало принимать во внимание различные конкретные обстоятельства, которые могли как усугубить[1309], так и смягчить виновность, вплоть до прощения, которое давалось новобранцам[1310], что позволяет говорить об определенной волне гуманизации военного права[1311].

Что же касается предательства, совершаемого воинами, то можно сказать, что римляне, по сути, не делали различий между собственно военной и государственной изменой; более того, особо тяжкие воинские деликты, включая проявление трусости и дезертирство, рассматривались не просто как нарушение присяги, но и как предательство[1312]. Изложенный выше рассказ Тацита об отпадении римских легионов во время восстания Цивилиса (и прежде всего речь Вокулы к солдатам) позволяет констатировать некоторые принципиально важные моменты в римском понимании этого преступления. Во-первых, понятие «предатель/изменник» (proditor) было, по сути, тождественным понятию «перебежчик» (transfuga)[1313]. Во-вторых, для легионеров предательство означало нарушение воинской присяги (sacramentum militiae), освящаемой богами, которая прямо требовала верности знаменам и беспрекословного исполнения воли командующего[1314]. В-третьих, это нарушение присяги рассматривалось также как бесчестье (dedecus). Эти моменты подтверждаются, как мы увидим далее, и другими источниками.

Стоит отметить, что термин transfuga, происходящее от глагола transfugere[1315], является словом из солдатского языка[1316] и иногда сближается с понятием desertor[1317]. Так, по словам Исидора Севильского (Etym. IX. 3. 99), «те, которые оставляют войско, переходя к врагу, также именуются дезертирами» (qui deserunt exrcitum ad hostes transeuntes et ipsi desertores vocantur). В литературных источниках нередко встречается сочетание понятий desertor и proditor, которое, однако, используется не в точном «техническом» значение этих терминов, но, скорее, плеонастически, для эмоционального усиления высказывания (ср., например: Caes. B. civ. II. 32. 7; Liv. II. 59. 9; Tac. Ann. II. 10. 1; Hist. I. 72. 3; II. 44. 2). Понятно, что перебежчик, прежде чем перейти на сторону врага самовольно, как и дезертир, покидал свою часть и тем самым, по сути, совершал двойной деликт[1318]. Но обычно эти понятия разводятся и в юридических текстах императорского времени трактуются отдельно. Главное различие заключается в намерениях оставляющего свою часть воина. Transfuga, как и синоним этого понятия – perfuga, определяется Фестом как тот, кто по своей воле перешел к врагу, причем в