Поскольку большую часть времени «постылый супруг», хромой и некрасивый, проводил на службе в Пезаро, его жена вступила в преступную связь с его собственным братом Паоло, и однажды (в 1283—1284 гг.) обманутый супруг, вернувшись домой (то ли в Римини, то ли в Сантарканджело под Римини, то ли, что более вероятно, в расположенную неподалеку Градару), застукал прелюбодеев… в буквальном смысле. Что характерно, во времена Данте и позже поступок супруга рассматривался если не с одобрением, то по крайней мере с пониманием того, что он поступил, как и следовало. Только в эпоху романтизма (XIX в.) эти прелюбодеи стали символизировать несчастную любовь, чуть ли не протест против тирании нелюбимого мужа и брака «не по любви», ну и так далее, на тему «Франчески да Римини» творили Чайковский, Рахманинов, Блок, Роден и многие иные. Так что великий Данте пал жертвой переоценки ценностей… Ведь подумайте: он «встретил» эту пару не в раю, и даже не в чистилище, а где? Вот именно, в аду. Джанчотто тоже плохо кончил – в 1304 г. он был убит в горной крепости Торриане, недалеко от Римини. Считается, что портрет Франчески был представлен среди росписей погибшей базилики Св. Марии в Порту Фуори.

Старого Гвидо в 1310 г. сменил его сын Ламберто, упразднивший в Равенне коммуну и власть двух консулов, объединив в своем лице исполняющего должности подесты и консула; ему в 1316 г. наследовал племянник, Гвидо Новый, консул Чезены, присоединивший ее, таким образом, к Равенне. Именно этот деятель новой формации, один из многих «просвещенных тиранов» Италии, привлек в Равенну таких титанов начала Возрождения, как Джотто и Данте.

Первым в 1316 или 1317 г. прибыл Данте, который, как известно, был изгнан из родной Флоренции в 1302 г. как принадлежавший к партии белых гвельфов (белые допускали сотрудничество с гибеллинами, в то время как черные стояли на крайне радикальной непримиримой позиции; пострадав от черных гвельфов, в изгнании Данте стал ярым гибеллином); по специальному декрету ему грозило сожжение заживо, попадись он флорентийцам. Маршрут его скитаний, согласно «Жизни Данте» Джованни Боккаччо (1313—1375 гг.), был такой: Верона, Казентино, Луниджане; потом он жил близ Урбино, в Болонье, Падуе, снова в Вероне, потом переехал в Париж, где занимался философией и богословием. Узнав, что император Генрих VII (ок. 1275—1313 гг., король Германии с 1308 г., император Священной Римской империи с 1312 г.) пошел войной на Италию, Данте надеялся вернуться во Флоренцию, но смерть Генриха разрушила все его надежды, а во Флоренции было объявлено, что если Данте или его дети попадут в руки флорентийцев, они будут казнены. Боккаччо пишет: «Больше не пытаясь вернуться на родину, он перешел через Апеннины и поселился в Романье, где прожил до самой смерти, положившей конец всем его невзгодам. В те времена правителем Равенны, прославленного и древнего города в Романье, был благородный рыцарь по имени Гвидо Новель (такая форма имени в тексте. – Е.С.) да Полента, знаток свободных искусств и почитатель людей, одаренных талантами, особливо же видных ученых. Когда до него дошла весть, что тот самый Данте, о дарованиях которого он давно уже был наслышан, нежданно-негаданно прибыл в Романью и погружен в безысходную скорбь, Гвидо да Полента захотел пригласить поэта к себе и принять с высоким почетом. Не дожидаясь, чтобы Данте воззвал к его гостеприимству, и понимая, как мучительно человеку таких достоинств унижаться до просьб, он великодушно решил опередить поэта и, как об особой милости, сам попросил о том, о чем paнo или поздно вынужден был бы просить Данте: о согласии поселиться у него в Равенне. И так как желания приглашавшего и приглашаемого совпали, к тому же Данте пришлось по сердцу гостеприимство благородного рыцаря, да и нужда не оставляла ему другого выхода, он, не дожидаясь повторного приглашения, сразу отправился в Равенну, был с честью принят правителем города и, обласканный им, воспрянувший духом среди изобилия и довольства, не терпя ни в чем недостатка, прожил там до конца своей жизни. Ни пылкая любовь, ни горючие слезы, ни семейственные заботы, ни искусительная слава видных должностей, ни прискорбное изгнание, ни мучительная нищета – ничто не могло отвлечь нашего Данте от благих трудов – его главной жизненной цели, ибо… он и в годы жесточайших испытаний продолжал творить. Но если, невзирая на описанные выше бесчисленные и почти неодолимые препятствия, Данте силой своего гения и настойчивостью стяжал нынешнюю свою славу, каких бы ее высот он достиг, будь у него, как у многих других, толпы приверженцев или по крайней мере не имей он врагов – во всяком случае, столь многочисленных? Разумеется, я ничего не могу утверждать, но осмелюсь все же предположить, что на земле он уподобился бы небожителю. Расставшись если не с желанием, то с надеждой возвратиться во Флоренцию, Данте несколько лет прожил в Равенне под защитой милостивого своего покровителя и за это время своим примером многих приохотил к сочинению стихов, особенно на народном итальянском языке, который, по моему разумению, он прославил и облагородил в глазах своих соотечественников не меньше, чем Гомер – свой язык в глазах греков, а Вергилий – у латинян… Нo, как для всякого смертного, пришел час и для Данте; почти на половине пятьдесят шестого года жизни он заболел и с благочестивым смирением причастился Святых тайн, как повелевает нам наша христианская вера, и, покаявшись во всем, чем по слабости человеческой мог прогневить Всевышнего, испросил у Него прощения и в середине сентября месяца года от Рождества Христова 1321, в тот самый день, когда Церковь празднует Воздвижение Честного Креста, наш поэт, к великой скорби вышеназванного Гвидо и всех равеннских жителей, отдал Господу утомленную душу, которую, несомненно, приняла в свои объятия его благороднейшая Беатриче, и теперь перед ликом Того, Кто есть нетленное благо, отряхнув скорби бренного существования, он вместе с ней вкушает счастье, коему нет конца и предела. Великодушный рыцарь повелел украсить гроб Данте эмблемами, какие подобают поэту, самые именитые горожане на плечах отнесли этот гроб на кладбище при церкви Святого Франциска, и там Данте были возданы достойные почести, и Гвидо, с трудом подавляя рыдания, приказал поместить гроб в каменную усыпальницу, хранящую его доныне. После похорон Гвидо направился в дом, где прежде жил Данте, и, по равеннскому обычаю, произнес длинное и красноречивое хвалебное слово в прославление великой учености и добродетелей усопшего и в утешение его друзьям, покинутым им в сей юдоли скорби, и обещал, ежели ему и впредь будет дарована жизнь и власть, почтить Данте таким надгробием, которое сохранило бы память о нем в веках, даже если бы он сам не увековечил себя своими творениями. Вскоре достохвальное намерение Гвидо стало известно всем лучшим стихотворцам в Романье, и они, стремясь выказать свое дарование, равно как и воздать должное памяти усопшего поэта, а также завоевать расположение и милость властителя, изъявившего это желание, сочинили по стихотворной эпитафии для будущего надгробия, дабы из этих хвалебных строк потомки узнали, чей прах покоится тут, и послали свои творения великодушному рыцарю, но тот, сделавшись вскорости жертвой превратностей судьбы, лишился своих владений и окончил жизнь и Болонье, так что намерение его воздвигнуть надгробие, украшенное эпитафией, осталось втуне».

Далее, обращаясь с обидными словами к Флоренции, Боккаччо пишет о Равенне: «Я ведь не верю тому, что, будь мертвецы способны на какие-либо чувства, Данте пожелал бы покинуть свою нынешнюю могилу и возвратиться к тебе. Он покоится рядом с такими достойными соседями,