равных которым ты не можешь ему предложить. Он покоится в Равенне, превосходящей тебя своей древностью, и пусть время исказило ее черты, в цветущие свои годы она была более прекрасна, нежели ты теперь. Равенна ныне – как бы огромная усыпальница тех, чья память священна для нас, и, куда ни кинешь взгляд, любая пядь ее земли хранит почитаемый нами прах. Так кто же пожелает вернуться к тебе и лежать среди твоих граждан, которые, быть может, и в могиле все еще исполнены злобы и ненависти и, не забыв былой вражды, так же рвутся прочь друг от друга, как языки пламени погребального костра, зажженного над двумя фиванцами (Боккаччо отсылает читателя к мифологическому сюжету, когда сыновья Эдипа, убившие друг друга в междоусобной войне, были положены на один погребальный костер, но ненависть их друг к другу была столь велика, что даже огонь погребального костра разделился, не смешивая своих языков. – Е.С.)? Равенна, омытая бесценной кровью многих мучеников, благоговейно хранящая их прах, равно как и прах стольких могучих императоров, стольких людей, прославленных как своими предками, так и добродетельными делами, тем не менее не перестает радоваться, что Господь в милосердии своем дозволил ей стать бессменной хранительницей, среди других достояний, и этого сокровища – останков человека, чьи творения восхищают весь мир, человека, до которого ты так и не возвысилась… Косней же в своей неблагодарной злобе и предоставь Равенне гордиться перед будущими поколениями твоим славным поэтом».

Посмотрим теперь, чем мы можем дополнить приводимые Боккаччо сведения о жизни Данте в Равенне; может, это несколько нарушит плавность изложения, но не имелось желания прерывать столь великолепную цитату. Отметим попутно, что Боккаччо, рисуя портрет Данте, вводит в него черту, не отображенную на общепринятых портретах: по его словам, великий поэт носил бороду: «(Его) густые черные волосы курчавились, равно как и борода». Неожиданно, не правда ли? Данте с бородой… И это не единичный эпизод: «Вид (его) был неизменно задумчивый и печальный. Это, надо полагать, и послужило причиной следующего случая. Когда творения Данте уже повсюду славились, особенно та часть его “Комедии”, которую он озаглавил “Ад”, и поэта знали по облику многие мужчины и женщины, он шел однажды по улице Вероны мимо дверей, перед которыми сидели несколько женщин, и одна из них, завидя его, сказала, понизив голос, но не настолько, чтобы слова ее не достигли слуха Данте и его спутников: “Посмотрите, вон идет человек, который спускается в ад и возвращается оттуда, когда ему вздумается, и приносит вести о тех, кто там томится”, – на что другая бесхитростно ответила: “Ты говоришь истинную правду – взгляни, как у него курчавится борода и потемнело лицо от адского пламени и дыма”. Услышав эти речи, произнесенные за его спиной, и понимая, что подсказаны они простосердечной верой, Данте улыбнулся, довольный таким мнением о себе, и прошел дальше».

В 1315 г. Флоренция, вероятно, впервые предложила Данте вернуться (в 1317 г., по предположению К.М. Филлимор, считавшей, что в 1315 г. предложение о помиловании было сделано только старшему сыну Данте, Джакопо; Паоло, не участвовавший в политических делах, в подобном предложении не нуждался); однако это предложение распространялось и на убийц, воров и т.п., несколько из которых в день св. Иоанна – патрона города – обряжались в грубые холщовые рубашки и бумажные митры с указанием на них совершенного рода преступлений, проводились из тюрьмы через весь город со свечами в руках к алтарю церкви Св. Иоанна, и после публичного покаяния смертный приговор заменялся штрафом. Данте, как горячо он ни любил свой родной город, не был бы самим собой, если бы согласился на такое унижение. Сохранился его пространный ответ некоему флорентийскому другу из духовных (скорее всего, его шурину, монаху Манетто Донати), в котором сказано: «Внимательно изучив ваши письма, встреченные мною и с подобающим почтением и с чувством признательности, я с благодарностью душевной понял, как заботитесь вы и печетесь о моем возвращении на родину. И я почувствовал себя обязанным вам настолько, насколько редко случается изгнанникам найти друзей. Однако, если ответ мой на ваши письма окажется не таким, каким его желало бы видеть малодушие некоторых людей, любезно прошу вас тщательно его обдумать и внимательно изучить, прежде чем составить о нем окончательное суждение. Благодаря письмам вашего и моего племянника и многих друзей вот что дошло до меня в связи с недавно вышедшим во Флоренции декретом о прощении изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы пожелал уплатить некоторую сумму денег и согласился подвергнуться позорной церемонии. По правде говоря, отче, и то и другое смехотворно и недостаточно продумано; я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто сообщил мне об этом, тогда как ваши письма, составленные более осторожно и осмотрительно, не содержали ничего подобного. Таковы, выходит, милостивые условия, на которых Данте Алигьери приглашают вернуться на родину, после того как он почти добрых три пятилетия промаялся в изгнании? Выходит, этого заслужил тот, чья невиновность очевидна всему миру? Это ли награда за усердие и непрерывные усилия, приложенные им к наукам? Да не испытает сердце человека, породнившегося с философией, столь противного разуму унижения, чтобы, по примеру Чоло и других гнусных злодеев, пойти на искупление позором, как будто он какой-нибудь преступник! Да не будет того, чтобы человек, ратующий за справедливость, испытав на себе зло, платил дань, как людям достойным, тем, кто свершил над ним беззаконие! Нет, отче, это не путь к возвращению на родину. Но если сначала вы, а потом другие найдете иной путь, приемлемый для славы и чести Данте, я поспешу ступить на него. И если не один из таких путей не ведет во Флоренцию, значит во Флоренцию я не войду никогда! Что делать? Разве не смогу я в любом другом месте наслаждаться созерцанием солнца и звезд? Разве я не смогу под любым небом размышлять над сладчайшими истинами, если сначала не вернусь во Флоренцию, униженный, более того – обесчещенный в глазах моих сограждан? И, конечно, я не останусь без куска хлеба!»

Так великий человек предпочел вечное изгнание незаслуженному позору. (Возвращаясь к вопросу о датировке: все же не совсем понятно, почему в советском издании работ Данте написание этого письма датируется 1315 г. – англичанка права, потому что Данте четко пишет о том, что пребывает в изгнании 15 лет: следовательно, 1302 + 15 = 1317.)

Конечно, первым делом в Равенне Данте дописывал свою бессмертную «Божественную комедию» («Ад» и «Чистилище» были к тому времени уже готовы и активно обсуждались в Болонском университете) – и, видимо, успел-таки закончить это главное дело своей жизни. Почему «видимо»? Поведаем кратко: после смерти Данте 13 последних песен поэмы найдены не были; есть легенда о том, что его сыновья, также не лишенные поэтического дара, хотели уже сами завершить дело отца, но он явился одному из них во сне и указал, в каком неизвестном им месте хранится рукопись; автор не сторонник разного рода псевдоисторических спекуляций, но в данном случае не очень легко отделаться от мысли, что дописали поэму все же Дантовы дети, но, естественно, из уважения к отцу, его таланту и памяти, скрыли свое авторство за такой вот легендой. Но сочинением стихов деятельность Данте в Равенне отнюдь не ограничилась.