После паузы задумчивости Пушкин сказал с грустью в голосе:

– Мне кажется, что я никогда не был полностью счастливым, не было настоящего счастья… Все мое счастье в любви, любовь – единственное мое утешение… Все остальное против меня… Простите… Прощайте!..

Приехав домой, Натали расплакалась. Пушкин молчал. С момента отъезда с бала до этой минуты длилось напряженное ожидание объяснения. Это была первая туча размолвки.

Наконец, Наташа заговорила сквозь слезы:

– Почему ты мне не сказал, что у тебя было назначено свидание с Керн. Я бы тогда ни за что не поехала на бал. Какие разговоры теперь будут в обществе?..

– Мне глубоко наплевать на наше общество… – ответил задетый этими словами Пушкин, – и ты это прекрасно знаешь. А о свидании я вообще не хочу говорить. Можешь узнать у Хитрово, что встреча у меня с Керн была совершенно случайной… А вот тебе, замужней женщине, непростительно дарить этому французскому петуху любезности, едва познакомившись. Поверь, что мне противно было это слышать… Теперь этот петух будет везде трезвонить о своей победе над самой Пушкиной…

– Ты не прав, обзывая его петухом, он весьма мил и остроумен, – возразила Натали. – Дамы от него без ума. Наша Катенька даже влюбилась в него.

– Вот именно, что «без ума»… Катенька может влюбляться хоть в черта, а ты… Ты – Пушкина! Ты носишь мое имя и должна сдержанно вести себя со всякими ловеласами. Тебе недостает моей любви?.. Не понимаю! У тебя семья, дети, дом…

Я все больше убеждаюсь, что все эти балы, выезды, приемы дурно на тебя влияют, и пора нам их оставить…

Наташа всполошилась:

– Ничуть балы на меня дурно не действуют. Ни капельки… Дантесу я не сказала ни одной любезности. А те любезности, что ты слышал в гостиной, я сказала нарочно, из ревности к Керн. Вот и все.

Наташа призывающе улыбалась.

Пушкин подошел к ней:

– Ну, прости, женка, прости. Не будем больше ссориться из-за пустяков. Вот и прекрасно.

– А на балы поедем?

– Танцуй себе на здоровье! – смеялся поэт. – Пока не промотаем все наше состояние.

– Необходимо ведь вывозить сестер, – оправдывалась Натали, – а иначе засидятся в старых девах. Ведь это ужас! Посуди сам. Я их безумно люблю и дала честное слово маменьке и себе выдать их замуж.

– А женихи их влюбятся в тебя, и заварится каша. А мне ее расхлебывать… Впрочем, делай, как знаешь, но помни, что у нас долгов пятьдесят тысяч.

– Ну, ничего, ничего, – говорила жена, гладя руку мужа, – я убеждена, что какое-нибудь чудо спасет нас, и мы разбогатеем…

– Одно только чудо и спасет, – тяжело вздохнул поэт…

Глава 12. 1835 год

Новый, 1835 год Пушкин встречал у поэта В. Ф. Одоевского в компании с Жуковским, Соболевским, Киреевским, Глинкой и Любимовым. В первые дни нового года он посещает вместе с женой и свояченицами театр, родителей, которым постоянно дает немного денег… Мать болеет… Занимается болдинским и михайловским имениями, уплачивает 11 114 рублей процентов за заложенную часть имения отца. Отсылает 1500 рублей Нащокину в счет погашения долга и пишет ему в письме: «Каково время? Пугачев сделался добрым исправным плательщиком оброка. Емелька Пугачев оброчный мой мужик! Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой, а все идет на расплату…»

Натали снова беременна. Пушкин много работает над материалами для написания «Истории Петра Великого». Серьезно задумывается над выпуском собственной газеты или журнала и за разрешением обращается к Бенкендорфу. В письме к шефу жандармов он просит представить на высочайшее рассмотрение сочинение под названием «Путешествие в Арзрум», печатание которого может поправить его финансовое положение. Одоевский составляет проект программы будущего совместного издания.

Денег нет, и он занимает 6500 рублей у В. Г. Юрьева и тут же отправляет брату Льву 5767 рублей для уплаты его долгов. На трудное материальное положение жалуется и сестра Ольга в письме из Варшавы, где она живет с мужем.

Пушкину не разрешают издавать газету, и тогда он пишет письмо Бенкендорфу с откровенным описанием финансового положения семьи. В письме он говорит, что для продолжения работы над историческими трудами и обустройства всех дел ему нужны 100 тысяч рублей, но взаймы получить такую сумму невозможно. Исходя из того, что его жалованье в 5000 в год соответствует проценту от капитала в 125 тысяч рублей. Пушкин предлагает: «Если бы вместо жалованья его величество соблаговолило дать мне этот капитал в виде займа на 10 лет без процентов, я был бы совершенно счастлив и спокоен…»

Он продолжает распутывать сложную ситуацию вокруг имений. Пушкин отказался от своей части дохода от Кистенева в пользу сестры, а вторую часть, принадлежащую отцу, уговорил его выделить брату Льву.

Устав от всей этой суеты, Пушкин в начале мая решает на несколько недель уехать в Михайловское и обращается к Бенкендорфу за отпуском и разрешением совершить поездку в псковское имение…

Анна за эти годы поблекла телесно, но духовно расцвела. Она с некоторым удивлением и тихой радостью наблюдала за тем, что проходит в ее душе… Острые углы жизни стирались, красота и добро проступали, волнуя ее там, где раньше она их и не подозревала, милее становились люди. А когда они злобствовали и бесчинствовали, Анна смотрела на них, как на больных, как на несчастных, и не только не заражалась их злобой, но исполнялась печалью и страданием. Ей казалось, что все это в ней делается само собой: свои усилия она не считала ни во что. Зина выскочила замуж, но к ней, серенькой, тихой, не сватался никто: она точно пугала людей этой своей серьезностью и тишиной. «Точно монашка какая…» – говаривала о ней постаревшая Прасковья Александровна и тихонько про себя умилялась на свою старшую дочь. Целые дни проводила Анна в работах по дому, а то за рукодельем, – так, как мышка, тихонько и возится, – усердно ходила в церковь к тоже постаревшему отцу Шкоде, а единственным развлечением ее были одинокие прогулки вдоль светлой Сороти, по этим холмам, по этим сосновым лесам, где, для всех незримая, витала тень того, кому она раз и навсегда отдала свое сердце…

Петербургские слухи о нем доходили и до Тригорского – и через Зизи, и через А. П. Керн, и через брата Алексея. Другие могли и позлорадствовать над злоключениями поэта, и посмеяться, но она чувствовала ясно, вне всяких сомнений: он гибнет. И душой она постоянно вилась вокруг него, и не могла