он графский титул? Только за то, что в день 14 декабря неудачно атаковал со своими кавалергардами мятежников. Князь Вяземский только что камергера получил, неизвестно за что. Так неужели же заслуги его, Пушкина, меньше?! А, нет, издеваться над собой он не позволит!..

И он, властно забрав жену, гневный, уехал с бала. По пышным залам и гостиным носился смешок: вот так поддели пиита! И начинались комментарии: их величествам – в глазах играл далеко запрятанный смех – так хотелось, чтобы Наталья Николаевна запросто бывала в Аничковом, а этот сумасшедший ревнивец одну ее туда не пускал – ну, и пришлось дать ему первый придворный чин, чтобы и он имел право бывать в интимном кругу… И опять глаза у всех тихонько смеялись… Николая знали все хорошо.

Усилиями жены, Александры Осиповны, Жуковского, Вяземского, Екатерины Ивановны, Натальи Кирилловны, Карамзиных и других приятелей и приятельниц Пушкина успокоили настолько, что он с царем ссориться не поехал: ведь это же начало только, черт возьми! Он взял себя в руки и, встретившись с Николаем на блестящем балу у Бобринских, разговорился с ним уже без обид.

– Жаль, что я не знал раньше о твоем желании писать о пугачевщине, – сказал Николай. – А то я познакомил бы тебя с его сестрой, которая только три недели назад умерла в крепости.

– Как?! Она сидела с 1774?

– Ну, да, – удивился царь. – А как же ты хочешь?

Гости издали осторожно комментировали беседу царя с новым камер-юнкером и смеялись за веером… А потом Николай танцевал с Натальей Николаевной, а за ужином сел около нее и весьма был к ней предупредителен…

Наташа таяла в сладчайшей истоме гордости. Дамы горели скрытой завистью…

Пушкин с грустным видом стоял у колонны зала.

– Кто эта путешествующая со звездою обезьяна? – спросил он у Идалии Полетики, своей знакомой, которая к тому же питала к нему сердечные чувства.

– Как вам не стыдно, это же голландский посланник, барон Геккерен, – с важностью ответила Идалия.

– И всего-то! – рассмеялся поэт. – А мне показалось, что его выпустили из зверинца.

– Как можно, Александр Сергеевич, – защищала барона Полетика. – Барон далеко не дурак и пользуется при дворе уважением… У него в друзьях Адлерберг и даже Бенкендорф…

– Да, компания та еще!.. – продолжал смеяться Пушкин.

– Вот еще новость! Говорят, что барон с собой привез совершенной красоты юношу…

– Слыхал… Одним дураком больше, только и всего… У меня нюх на дураков…

Пушкин глазами искал жену. В поисках ее он пробрался в зал, где танцевали без устали. Наташи там не оказалось. Он нашел ее в одной из отдаленных комнат.

Наташа сидела с царем в уголке на диване:

– Божественная Натали, уверяю вас, что небесный цвет вам походит больше…

Пушкин подошел к жене… Царь вздрогнул:

– Ах… Это ты, Пушкин… Здравствуй…

Пушкин раскланялся.

– Простите, государь, я, кажется, помешал…

Царь откинулся на спинку дивана и ждал благодарности за пожалованное звание камер-юнкера, нервно постукивая пальцем по спинке дивана.

Пушкин же потому и подошел к царю, чтобы нарочно не сказать ему полагающейся благодарности, желая дать понять, насколько это ему неприятно.

Царь понял… Пушкин это заметил и удалился.

В это время в углу одной из комнат собралась тесная приятельская компания. Велся тихий с оглядкой разговор.

– Я сам, господа, видел, как Пушкин, не спросив позволения, самым наглым образом вошел в комнату, где сидел государь.

– Черт знает! Как он смел войти!

– Идиот!

– Невероятная невоспитанность!..

– Шут гороховый!

– Эта Наташенька доведет его до пажа!

– Красивая жена – верная карьера!..

Спустя неделю царь пожаловал Пушкину 20 000 рублей под издание рукописи пугачевского бунта. Это было весьма кстати: у отца дела так запутались, что в доме не было ни гроша, и бедная мать от горя слегла…

«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично по моим летам). Но Двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничковом… Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью, но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного…» – записал Пушкин в своем дневнике.

Глава 11. 1834 год

Новый 1834 год Пушкин с женой встретили у Н. К. Загряжской. Балы и танцы шумели вовсю. На Масленице слегла Наталья Николаевна: она доплясалась до того, что выкинула ребенка.

Пушкин освоился со своим малым придворным чином, и в веселые минуты звал Натали «камер-пажихой». И когда теперь швейцар громко взывал в ночи: «Карету камер-юнкера Пушкина!», это звучало куда приличнее несчастного «сочинителя»…

Движение Пушкина вверх по придворной лестнице продолжалось: ему было предоставлено право представиться императрице. Представлялось ей всего человек двадцать. Ждали они ее три часа. От нечего делать глядели в окна на светлую Неву, на другом берегу которой хищно затаилась Петропавловская крепость, где недавно были повешаны друзья Пушкина. Императрица удостоила, наконец, появиться из внутренних покоев, и, когда настала очередь Пушкина, она, смеясь, подошла и к нему:

– Нет, это бесподобно! Я все ломала себе голову, гадая, какой это Пушкин будет представлен мне. А это вы! Как здоровье вашей жены? Ее тетушка ждет с нетерпением свидания со своей любимицей… – со своим немецким акцентом сказала она.

И, не ожидая ответа, уже перешла к следующему счастливцу…

Приглашениям не было конца. Обед у Екатерины Ивановны, ужин у Хитрово, обед у Карамзиной, ужин у Россет, вечер у Вяземских, раут у Салтыкова, вечер у Жуковского, бал у графа Бутурлина – целая вереница засасывающих развлечений, панорама лиц, встреч, разговоров…

Жизнь продолжала трепать Пушкина все больнее и больнее. Чтобы не участвовать в придворных церемониях, где он, камер-юнкер, должен был бы выступать наряду с мальчишками, он сказывался больным. Долги давили его беспощадно, и не только уже свои, но и «дражайшего» и не менее беспечного брата. Он записывает их в отдельную книгу: Загряжской – 3000, Яковлеву – 3900, Смирнову – 3000, книгопродавцу – 2000, Оболенскому – 1500 и 13400, Плетневу – 300, 6200, 1800, 1700, 800… В это же время слезно просит вернуть долг в 3000 рублей Нащокин, который оказался совершенно без денег. Пишет ему и Осипова из Тригорского с просьбой уплатить ей 1800 рублей долга родителей и сестры Ольги…

Вникая в хозяйственные дела, Пушкин вскоре обнаружил, что родители совершенно разорились, уплатив проценты за заложенные имения и долги шалопаистого брата Льва. В конце концов, он принимает решение взять управление имениями на себя. Об этом Пушкин сообщает в Болдино управляющему И. М. Пеньковскому и приказывает ему как можно скорее прислать расходные