умен и, во всяком случае, был невежествен и узок. В последнее время он стал учиться русскому языку, но и тут ни усердия, ни успехов не обнаружил: в салонах русский язык был не нужен, а со сволочью он и разговаривать не желает. И все ограничилось лишь несколькими неприличностями и ругательствами, которые он хорошо заучил и которыми смешил холостые компании.

– Да, его супруга женщина вне конкуренции… – сказал граф…

Бал у Кочубеевых был назначен на восемь часов вечера. Кареты в два ряда подъезжали к барскому, ярко освещенному дворцу.

Из богатой кареты важно выполз голландский посланник барон Геккерен, а за ним выскочил, как пробка из бутылки, щеголь-кавалергард Жорж Дантес.

Почти вслед за ними подъехала другая, обыкновенная, как все, карета, из которой, в цилиндре и шинели, вышел Пушкин, помогая всем своим дамам быстрее добраться до подъезда, ибо валил мокрый снег.

В зале он встретил прибывших друзей: Жуковского, Вяземских, Карамзину, Россет-Смирнову.

Россет с восхищением смотрела на Наташу:

– Ах, душечка, вы невозможно хорошеете с каждым днем! Это, поверьте, не пустой комплимент, а святая истина. Уж, кажется, куда же больше и совершеннее, но вы не знаете пределов.

– Извольте, милая Наталья Николаевна, – перебила Карамзина, – завтра же с сестрицами и муженьком запросто пожаловать ко мне к обеду. Один молодой композитор сочинил прекрасный гимн вашей красоте, и завтра вы его услышите у меня…

В гостиной стояли отдельной группой трое: барон Геккерен, Дантес и Идалия Полетика, муж которой являлся теперь начальством Дантеса по полку.

– Жорж, кажется, я вижу этого ужасного человека, камер-юнкера Пушкина, – вполголоса сказал Геккерен Дантесу.

– Прекрасно, значит, сейчас я увижу его жену! – воскликнул Дантес.

– Вы в нее влюбитесь, и не немедленно, – стала настаивать Идалия, – вы обещали…

Дантес надменно, со своей кавалергардской высоты, посмотрел на Пушкина:

– И этот маленький человечек и есть тот знаменитый сочинитель Пушкин? Удивительно! Как здорово, что я не знаю русского языка, это избавляет меня от неприятности читать его сочинения. Содержание их таково, что об этом говорить в высшем обществе считается неприличным.

– Ты прав, Жорж, – поддержал его барон. – Говорят, что он недавно сочинил историю о русском разбойнике Пугачеве. Буквально весь двор возмутился. Император же, не разобравшись, по ошибке разрешил ее к печати. Об этом по секрету мне рассказал Бенкендорф… Но вы только посмотрите, – продолжал барон, – как он одет!.. Это же неприлично! Совершенно шутовской воротник…

– Пушкин всего лишь подражает Байрону, поэтому и одевается как Байрон, – засмеялась в ответ Идалия.

– Немыслимая наглость, – прошипел барон…

Полетика бросилась к Пушкину:

– Александр Сергеевич, хочу вас познакомить с моим новым другом кавалергардом Жоржем Дантесом.

Дантес расшаркался:

– Мне чрезвычайно приятно быть представленным вам, мсье Пушкин. Я столько восхитительного слышал о вашем имени… Очень счастлив…

– Благодарю, – ответил Пушкин, всматриваясь в кавалергарда.

– Позвольте и мне выразить удовольствие, господин Пушкин, вновь встретиться с вами, – демонстрируя желтые зубы, подключился к разговору и барон Геккерен.

Поэт откланялся.

Дантес, представленный Полетикой сестрам, самоуверенно рассматривал редкую красавицу Натали. Екатерина, в свою очередь, жадно-ошеломленно впилась в красавца кавалергарда, сразу, навсегда ослепившего ее щегольской наружностью.

Раздались звуки оркестра. Дантес пригласил Наташу. Пушкин подошел к Вяземскому. Вяземский улыбнулся: – Пушкин, – весело приветствовал он его, – я тебе завидую: у тебя теперь три жены, а ты какой-то вялый. Я бы на твоем месте сиял от радости. Выше нос, мой дорогой!..

– Хорошо тебе говорить… – с грустной улыбкой ответил Пушкин. – Я в три раза стал несчастливее… Каким я был дураком, что послушался Жуковского и не ушел в отставку. Чувствую себя хуже, чем, наверное, наши друзья на каторге. Теперь на моей шее вся семья с родителями, братом, сестрой, да вот еще свояченицы добавились… Одних долгов более 50 тысяч рублей. Безумная тоска…

– Зря ты ругаешь Жуковского, он прав, – твердым голосом проговорил Вяземский, – и то, что ты его послушался, тоже умно. Ведь нельзя быть неблагодарным государю, который столько сделал для тебя!..

– Ты ли это, Вяземский? – удивленно посмотрел Пушкин на приятеля. – За что я должен благодарить нашего царя? За камер-юнкерство? За волокитство за женой? За полицейский надзор? За Бенкендорфа? За каторжную эту жизнь? За сосланных в Сибирь? За то, что того и гляди сошлют и меня? Да ты, друг Вяземский, с ума сошел. Не верю словам твоим. Давно ли ты сам ругал меня за патриотические глупые стихи, а теперь что?

– Теперь, – признался Вяземский, – я пересмотрел свои прежние, незрелые политические убеждения…

– Уж если так говорит Вяземский, то что же остается другим?.. Впрочем, это твое личное дело…

Вяземский ушел в карточную, а Пушкин подошел к Елизавете Хитрово.

– Александр Сергеевич, как хорошо, что вы подошли. Вы знаете, кто присутствует на балу? Не угадаете. Анна Петровна Керн. Она буквально несколько часов назад приехала в Петербург, а сейчас сидит в гостиной.

Пушкин, взволнованный этой новостью, направился в гостиную. Они поздоровались. Анна Петровна улыбалась далеким воспоминаниям о Михайловском:

– Ах, Пушкин, как вы переменились!.. Не, нет… Не могу поверить, неужели это вы, тот чудесный, очаровательный михайловский поэт?.. Нет!.. Как нас меняет жизнь!

В гостиную заглянула Полетика и, увидев Пушкина с Керн, побежала к Натали:

– Мы-то, глупые, воображали, что Александр Сергеевич в карточной, ничего подобного.

– Где же он? С кем? – ревниво спросила Наташа.

– Пойдите, – посоветовала Идалия, – прогуляйтесь по гостиной…

Наташа с Дантесом прошли в гостиную.

Пушкин не видел их, он, повернувшись спиной к двери, завороженно смотрел в глаза минувших дней счастья:

– Ах, как бы я хотел, чтобы вы ошибались… Но, увы, вы правы… Да, действительно, я далеко не тот, деревенский, что так рвался к свободе… А вы почти не изменились, все такая же прелесть…

Вошедшая в гостиную Наташа вдруг начала громко говорить своему кавалеру:

– Как мне легко с вами… Вы так остроумны…

Пушкин вздрогнул и оглянулся… Дантес с Наташей скрылись.

Анна Петровна с удивлением посмотрела на встревоженного приятеля:

– Ну, что вы, Александр Сергеевич, друг мой!.. Нельзя же быть таким ревнивцем!.. Ах, это все так ново для меня…

– Это, поверьте, ново и для меня, Анна Петровна. – Вы слышали, как жена этому кавалергарду говорила какие-то любезности, а ему может влезть в голову бог знает что…

Неожиданно прибежала Александра Гончарова:

– Простите! Наташе нездоровится, и мы собираемся домой, Александр Сергеевич.

– Сию минуту, – поднялся Пушкин. – Ах, друг мой милый, Анна Петровна, какое счастье видеть вас и разговаривать с вами, но надо бежать. Надеюсь, мы еще сможем свидеться вами? Поговорим, повспоминаем Михайловское, куда я постоянно стремлюсь… Вы в Петербург надолго?..

– Нет, к сожалению, я здесь проездом, – с сожалением вздохнула Анна