Всё, всё из-за неё. И теперь я собираю себя по кусочкам на очередной самый обычный день, как на смертельную битву за спасение мира, только вместо оружия и доспехов — хладнокровие и самообладание. Пусть аристократическое воспитание прошло мимо меня, но хоть на что-то же я гожусь.

Тем более, что вчерашний инцидент был под влиянием магического истощения и порыва. Он больше не повторится.

…надеюсь.

***

Несколько дней прошли мучительно медленно, "хладнокровие и самообладание" никогда не были моими сильными сторонами, кажется, даже в столице я не так уставала. Главной моей задачей стало выдумывание всех возможных способов не оставаться наедине с Габриэлем. Конечно, это было глупо, но заставить себя даже просто обдумать происходящее, не то что прийти к какому-то определенному решению, пока не получалось, так что… Наверняка он заметил, что со мной что-то не то, не мог не заметить, но я старалась, как могла, компенсировать пожар внутри преувеличенной весёлостью и лихорадочной энергичностью, после которой ссылалась на неважное самочувствие и с невероятным облегчением ретировалась в свою комнату, где присутствие молчаливой и более чем тактичной Мэй было почти настолько же комфортным, как и полное одиночество.

Как же повезло, что в соседки мне не досталась ни Крида, ни Эрна — вряд ли тогда я смогла бы получить передышку хотя бы в собственном уголке! Отлежаться, убедить себя, что одно кратковременное помрачение рассудка ни о чём «таком» не говорит — и вернуться к прежней жизни и прежним заботам. Что такое один поцелуй в сравнении с жизнью и судьбой всей страны, к которым я теперь, похоже, имею непосредственное отношение? Что такое один эпизод по сравнению с двумя годами?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Устав придумывать предлоги и оправдания сегодня я просто сбежала ото всех, пожертвовав ужином. Не такая уж страшная жертва — последнее время у меня совершенно не было аппетита. Поздравила себя с тем, что никто, вроде бы, не обеспокоился моим исчезновением, а Мэй отсутствовала, значит, можно было раствориться в блаженной тишине и вожделенном одиночестве, я рыбкой проскользнула в комнату и стала закрывать дверь.

Она не закрывалась.

Несколько секунд я бестолково толкала её от себя, всё ещё погружённая в собственные мысли, пока не догадалась поднять глаза.

Нет, только не это!

Габриэль вошёл за мной, плотно закрыл дверь — печати ещё не были сняты, но я была уверена, что он и так проделал бы это абсолютно беззвучно. Сел на мою кровать и похлопал ладонью рядом с собой, жест, понятный безо всяких слов.

Меня охватила паника. Мы всегда хорошо друг друга понимали… А если он прочтёт мои мысли? А если выскочить из комнаты и…

Бред какой.

Единственный надёжный, почти что стопроцентный способ избежать разговора, который я знала, сейчас явно не годился. Я затопталась у порога, надеясь, что вот-вот появится Мэй, но она не появлялась, и не было никакой возможности спрятаться. Я сделала несколько шагов, обречённо, как к краю пропасти, и опустилась рядом с Габриэлем на кровать. Снова испугалась — вдруг он уже всё знает? Разозлилась — зачем пришёл, неужели не понимает, что я не хочу никого видеть?! И где-то в глубине души обрадовалась: может быть, ещё не всё потеряно.

Балбеска, прав Джеймс, тысячу раз прав.

Злостью чувство вины вытеснялось лучше всего, и я продолжала злиться — говорить мы еще где-то час не сможем, так чего явился? Пламя сердито закололо пальцы, глупая, глупая безмозглая стихия, доставшаяся от ненавистной безмозглой Корнелии, везёт Джеймсу, у него есть хоть какой-никакой, а выбор! Габ взял мою искрящуюся руку, я попыталась вывернуться, но он не дал. Наверное, взбунтовавшийся и никогда не признававший его огонь недовольно прижигал кожу, не как обычный, но всё же, однако Габ терпел и упрямо не выпускал мою руку из своей. Я отвернулась, с каким-то негодованием и смущением, так что не видела Габриэля — чувствовала. Он то поглаживал меня от локтей до самых кончиков ногтей, не так, как если бы просто хотел приласкать, а мягко, вдумчиво, то вырисовывал какие-то узоры и руны на покрывавшейся мурашками коже.

Разве можно испытывать такие чувства к двум людям одновременно? К двум совершенно разным, несравнимым людям — такое схожее, такое сильное влечение?

Пламя сопротивлялось, не яростно, но сердито, как капризный ребёнок на терпеливо увещевавшего его взрослого. Но Габ не отступал, словно говоря не со мной, а с ним, поглаживал, перебирал в пальцах обжигающие раскалённые искорки, что-то, кажется, даже им нашёптывал — и пламя прятало иголочки и колючки, смирялось, несмотря на всю свою изначальную приверженность другому человеку. И мне вдруг стало тепло. И спокойно. Не открывая глаз, я пододвинулась ближе, положила голову на плечо Габриэля, представляя себе, как смешиваются наши волосы — его светлые и мои, насыщенно-медные, словно две наши противоположные стихии, — вулканической лавой, горящей и текучей одновременно. И я была так благодарна ему за то, что именно сейчас, именно в этот момент он не пытался ни целовать меня, ни раздевать, ничего такого, не нарушал тот защитный кокон, который я создала вокруг себя.

…далеко не всегда то, что является изначальной частью нас — как это моё влечение к Джордасу Элфанту, как моя сумасбродная тяга к приключениям и авантюрам — важнее приобретённого, создаваемого нами самими по крупицам и кусочкам, бережно выстраиваемое и хранимое в глубине души.

***

Мэй не вернулась до самой поздней ночи — то ли так совпало, то ли Габриэль попросил её об этом, то ли сама что-то почувствовала. Демонов Джонатан Оул, очевидно, в чём-то был прав: молчание и тишина делали нас чувствительнее и тоньше.

Когда печати спали, мы с Габриэлем всё еще сидели рядом, и я заговорила, но это не было чем-то принципиально лучшим, чем время, которое мы провели в молчании.

Я рассказывала ему о Тароле и адьюте, обо всех своих поездках, так, как могла — с учётом наложенных печатей неразглашения. О своих тревогах и сомнениях, о беде, постигшей всем нам известных личностей и о роли магов жизни и смерти, о том, что Академия, безусловно, была создана не просто так — здесь учили, а главное, отбирали подходящие для целей венценосных особ кадры. Нет, не так — материал. Сырьё для магической переработки.

О том, что проклятие, искусственно наложенное на адьюта, вероятно, гораздо слабее настоящего, но даже после него у меня кружится голова, темнеет в глазах, и подкашиваются ноги.