Мысли завертелись в голове, ах, как жаль, что не с кем обсудить их, ну хоть с кем-нибудь, хоть с Джеймсом, хоть с Ларсом! Может ли быть какая-то взаимосвязь пробуждения дара и активации проклятия? Последнее строго завязано на возрасте, тогда как первое абсолютно спонтанно. Однако спонтанно — это у меня, у других ребят, а что касается этих молчаливых детишек с совершенно одинаковыми серыми глазами — могло ли в их жизни быть хоть что-то непредсказуемое? Надо обязательно выяснить этот вопрос…

— Мисс Джейма, нам пора.

Тихий голос адьюта вывел меня из состояния глубокой задумчивости, и я обнаружила, что подошла к принцу и принцессе слишком близко, опустилась едва ли не на корточки в метре от них — и всё это с прикрытыми глазами. Астерус и Верея по-прежнему смотрели на меня.

Могла ли я в их возрасте провести почти час — или сколько там прошло времени — в полной неподвижности? Джейси вон и сейчас не может. Идеально вышколены с малолетства.

Я неловко поднялась с колен, поклонилась, пробормотав что-то приличествующее случаю, попятилась к двери. Негромкий, какой-то безжизненный голос мальчика-принца, казалось, прозвучал внутри моей головы:

— Вы вылечите нас, леди?

Сероглазая круглолицая Верея безучастно рассматривала собственную, без единой складочки, юбку.

Я неопределённо кивнула. Так значит, всё-таки знают… Непохоже, что их щадят, хотя, возможно, это и правильно. Всегда лучше знать правду.

Джеймс, если бы услышал эту мою последнюю мысль, хохотал бы до слёз.

— Хотите пообедать? — адьют оборачивается ко мне. Это, конечно, не лишнее, силы нужно поддерживать, особенно с учётом того, что в Академии последнюю безумную неделю я питалась с явными перебоями, а здесь, во дворце, так легко было отвлечься от собственных мучительных метаний, но я ускоряюсь и заглядываю ему в глаза.

— Если время есть на обед, почему вы тогда меня торопили и говорили, что его нет?!

— Вам было недостаточно времени?

— А вы были настолько уверены, что я ничего не увижу?

— А вы что-то увидели?

М-да, разговор явно не клеился.

— Разве не вы первый должны быть заинтересованы в том, чтобы это всё закончилось?

— Я заинтересован. Но дети…

— А в детях — вдвойне! Потому что они — дети. И потому что есть шанс… действительно, если есть хоть какой-то шанс, то именно с ними.

Не знаю, что это заставляет меня говорить. Наверное, потому, что чувствую себя ближе к ним, чем ко всем этим напыжившимся от сознания собственной значимости магам. Но адьют меня не слушает — или делает вид, что не слушает.

В одной из небольших — относительно, по дворцовым меркам, разумеется — залов уже накрыт стол. На одного. Интересно, где находится и чем сейчас занимается Мэй?

— Угощайтесь.

— А вы? — сегодня я бью все рекорды по навязчивости и бесцеремонности.

— Воздержусь. У меня… особая диета.

Бедолага. Не представляю я такой преданности короне. Пусть даже самому королю. Особенно — королю. Не родственнику, не возлюбленной… впрочем, не моё дело.

— А королева проклятием не страдает? — любопытство и набитый рот явно противоречат друг другу, и любопытство, к сожалению, побеждает. — Она же из другого рода и не имеет кровной связи с…

И — чисто по-женски хочется знать — понимала ли она, на что обрекает этим браком своих детей? И был ли у нее хоть какой-то выбор?

— Не страдает, — к настороженности адьюта добавляется неприязнь. — Приятного аппетита. Я подойду позже, и мы…

Дверь открывается резко, рывком, и адьют разворачивается — стремительно, молниеносно, особенно с учётом его плачевного физического состояния, правда, неуклонно шедшего на поправку благодаря нашим постоянным "тренировкам", проще говоря, магическим подпиткам. На пороге зала возникает, судя по одежде, слуга — лысоватый прерывисто дышащий мужчина с перекошенным лицом. Он не успевает и слова сказать, как адьют хватает меня за локоть.

— Идёмте!

Кусок пирожка во рту изрядно препятствует любым возражениям. Пока я спешно давлюсь тушёными овощами, перемешанными с яйцом, и мягким пушистым тестом, мы буквально выбегаем из комнаты и несёмся по коридорам.

Неужели пожар?.. Да нет, смешно, никакой примитивный огонь не страшен королевскому дворцу, в котором столько магов, да и магический не страшен тоже. Началась война? Или…

Мы опять поднимаемся по лестнице, и я отбрасываю глупые теории: нечто в самом деле случилось. А вдруг проклятие у принца или маленькой принцессы проснулось раньше? А вдруг…

Но мы идём, если память мне не изменяет, в другую комнату — на том же этаже, но дальше по коридору. Слуга несётся впереди нас, всё так же молча, но его руки, кажется, движутся отдельно от тела, отчего он производит впечатление ожившей, но поломанной игрушки. Уже перед самым входом в нужную нам комнату адьют слегка обгоняет гонца и делает мне рукой знак остановиться. Но, сказать по правде, до всяких там знаков в данный момент мне дела нет: я нахально выглядываю из-за его плеча.

Королевские покои, а судя по всему, это королевские покои… роскошны. Без лишних слов. Тут вообще не наблюдается ничего лишнего — очень дорогая и предельно строгая обстановка, даже такому несведущему человеку, как я, очевидно, что камень, металл, ткань здесь редкие и отменного качества, а главное — вместе они создают потрясающе единое цельное пространство. Необычный жемчужный оттенок стен, серебряные канделябры; упругая мягкость серебристых ковров с длинным ворсом чувствуется на расстоянии. Никаких безделушек, произведений искусства, это роскошь без предметов роскоши, ни одной лишней пылинки или соринки. В глубине комнаты из полумрака проступает очертания кровати с балдахином, такой огромной, что в ней, кажется, мог разместиться весь второй курс факультета смерти.

Не знаю, когда я успела отметить эти детали, потому что спустя мгновение всё моё внимание сосредоточилось на ковре посередине комнаты. Там лежал человек, мужчина средних лет в одних бриджах с голым торсом, дышащий тяжело и шумно, а над ним склонилась тонкая женщина, на вид молодая и хрупкая, с беспорядочно взъерошенными пепельно-русыми волосами, в которой я, благодаря изученной вдоль и поперёк портретной галерее, без труда узнала Её Величество Триану Тарольскую.

Опознать короля в этой нелепой скорчившейся фигуре было куда труднее, хотя вряд ли причина крылась в погрешившем против истины художнике.

Я замерла, как напуганный суслик, едва ли не с открытым ртом, наблюдая, как судороги, одна за другой, точно волны морскую гладь, заставляют тело монарха изгибаться, выгибаться так, словно вместо позвоночника у него — гибкий трос или морской канат. Под его бледной кожей будто проползали толстые, в палец, жадные торопливые черви — и кожа лопалась, обнажая мышцы неестественно жёлто-сероватого оттенка. От меня до него было метра три с половиной, но нос уловил сладковатый запах гниющей плоти.