Сжигает. Врывается в дыры, оставшиеся после долгого присутствия Джейми. Деревья вокруг вспыхивают, как солома. Стайка перепуганных птиц взмывает в воздух.

Уже не плачу — смеюсь во весь голос, чувствуя, как меня становится всё меньше и меньше.

Всё меньше и меньше…

Пока я не исчезаю окончательно.

Честно говоря, последние три месяца мне никого не хочется видеть.

Не знаю, что со мной происходит. Может быть, погода действует? Февраль выдался почти бесснежный, но пронзительно-холодный и очень пасмурный, продуваемый ледяными колючими ветрами мир будто бы прятался в собственном коконе и напряжённо ждал то ли весну, то ли собственную гибель. Какое-то ощущение подступающей катастрофы, на моём внутреннем огне медленно-медленно закипает метафорический чайник, пузырьки на поверхности кипящей воды лопаются, горячие брызги разлетаются и оседают на стенках души, а я упрямо стараюсь сделать вид, что ничего не происходит.

По сути, ничего и не происходит.

Мы — адепты и их преподаватели — благополучно завершили календарный год и вступили в новый. Я получила письмо от отца и написала ему сама, поздравляя с этим событием, кратко отчитываясь, что у меня «всё отлично», на самом деле отчаянно желая еще раз расспросить о прошлом. Так или иначе, как минимум год они с Корнелией прожили вместе, неужели она действительно смогла не оставить ни единой зацепки, ни разу не проговорилась, куда могла бы пойти и почему? Но всё же я удержалась — не стоило тревожить отца и бередить его старые раны. Вот ведь, мамаша — роковая женщина… сэр Джордас хранит её портрет, отец — шкатулку с рукоделием, и оба, похоже, берегут в памяти её прекрасный образ, несмотря на то, что она только и делала, как ото всех убегала. Да и красноречивые взгляды сэра Энтони в мою сторону…

Как там говорил адьют? "Бежала от себя и собственной судьбы, своего предназначения, поддавшись личным мотивам"?

Что ж. Она бежала по личным мотивам, а я — осталась.

Хотела оборвать это всё, закончить и жить спокойно, хотела отказаться и даже отказалась, вслух, но в итоге осталась.

Недвусмысленного намёка на Джеймса было достаточно, я даже мысли не допускала о том, что он может занять моё место. У Джеймы Ласки было множество недостатков, но никогда я не подставила бы сознательно кого-либо из близких мне людей.

Что, впрочем, не мешало мне стараться избегать их последние три месяца, до конца не понимая, почему и зачем.

Я продолжала прилежно учиться, то и дело ловя на себе то задумчивые взгляды сэра Алахетина, то обжигающие взгляды сэра Джордоса. В разговорный час, всё с большим сожалением избавляясь от печатей тишины и безмолвия, шла общаться, стиснув зубы, как на героический подвиг. Иногда с Мэй — это было проще всего, несмотря на то, что мы так и не стали с ней близкими подругами, а может, как раз-таки поэтому. С Ларсом, который посматривал на меня с непонятной горькой усмешкой, но и сам будто не стремился поддерживать нашу детскую дружбу, с огромным трудом переживавшую взросление, его ко мне отнюдь не дружеское влечение, на которое мне нечем было ответить. С Джеймсом, которого я не могла не любить, не оберегать, за которого чувствовала ответственность — и злилась, потому что эта привязанность и родство сделали меня несвободной, связанной по рукам.

С Габриэлем, перед которым я всё время чувствовала себя какой-то не такой, виноватой, постоянно всё время виноватой, и это было невыносимо! Слишком правильный, слишком хороший. На его фоне я казалась себе такой… грязной, со всем вынужденным и добровольным враньём. Может быть… может быть, Ларс всё же в чём-то был тогда прав? И Эла, сказавшая, чтобы я "не обижала" её братишку, более чувствительного, чем может показаться?

Может быть, Корнелия сбежала от Энтони Фокса, терзаемая теми же мыслями, что и я сейчас? Или просто не хотела подставлять его под удар всей этой невидимой своры старых королевских интриганов, не жалеющих адептов, выжимающих их, как спелые фрукты, ради нескольких капель сока, не брезгующих шантажом, да что там шантажом, способных устранить неугодных, глазом не моргнув?

Адьют тогда не ответил мне на вопрос, имели ли они отношение к покушению на Корнелию, и для меня это было согласием. Впрочем, что это меняло? От прошлогодних фантазий о том, как я стану самостоятельным и независимым магом, уже ничего не осталось: кажется, "независимость" — это было явно не про адептов Академии Безмолвия. Но за себя не страшно, как-нибудь разберусь. А вот Джеймс… и Габриэль… Не лучше ли им держаться от меня подальше?

Всё-таки он был мне нужен, так нужен, как никто другой, и это тоже отчего-то злило. Случись что — смогу ли я так легко его бросить и убежать, как моя мамаша? Иногда, когда я оставалась одна, я мысленно отвечала на этот вопрос "да". Но стоило мне увидеть Габриэля, коснуться его, и это "да" рушилось, как с трудом выстроенная башенка из камней, которую толкнул рукой несмышлёный малыш.

А ещё я так хотела хоть с кем-нибудь поделиться тем, что происходило со мной во время выездов в Тарол, регулярных выездов, выедавших меня изнутри, делавших полой шоколадной игрушкой, которую так любят ребятишки на моём родном хуторе. Но с кем? Мне не хотелось пугать и тревожить Мэй, которой, судя по всему, подобное не грозило, не хотелось вообще никого пугать и тревожить. Разумеется, что-то мои друзья всё же подозревали, а неясные подозрения порой мучают больше, чем твёрдое знание, но…

Если бы Габриэль… если бы он, очевидно, понимающий, что что-то со мной не так, не смотрел с таким понимающим сочувствием! Знал, что со мной происходит, и не хотел на меня давить? А мне хотелось порой, чтобы давил, и ругался, и злился, может быть, вообще бросил бы, а я бы выпрашивала прощения. Хотелось, чтобы он не был таким… совершенным и идеальным, чтобы перестал всё время сдерживать свои эмоции, и я не терзалась мыслями, а были ли они у него вообще. И пусть бы он, наплевав на все возможные последствия, уложил бы меня в постель, потому что моё нестабильное пламя нуждалось в выходе, а это, я чувствовала, был бы явный выход.

Нет, нет, нет, Джеймс был прав, не нужно рисковать, не нужно торопиться, но в таком смятённом состоянии моё благоразумие трещало по швам и давало течь. Мне хотелось большего, чем просто поцелуев, разговоров, переплетений пальцев и прочей романтической чепухи. Пламени нужен был хворост, иначе оно, кажется, начинало сжигать меня саму изнутри. Если бы только не вся эта история с излечением проклятой королевской семьи! В слове "проклятый" ударение можно было ставить и так, и так, оба варианта оказались верными.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍