выдали еще дома в Москве, а раньше, де, он ее не доставал потому, что на царском выезде грех пьянствовать. Никто и не поставил в вину Никифору то, что почтение к царскому выезду не помешало ему ранее выпить почти что половину долгоруковского подарка, но все, кивая головой, торопливо передавали друг другу бутыль.

Метель утихла, и вокруг проносилась покрытые мягким, серебрящимся под светом луны снежком поля, опушки, а дальше и сам лес, как будто согревшийся под прикрывшим его белым одеялом. Трудно было поверить, что эта мягкость и красота еще полчаса назад была враждебна каждому живому существу, имевшему несчастье оказаться во власти метели.

Вдалеке показалась какая-то коричневая громада, которая, по мере приближения к ней, оказалась большим деревянным дворцом, окруженным высокими, почти крепостными стенами. Дворец этот, как и царское жилище в кремле, был построен безо всякого внешне видимого плана, это было нагромождение строений, башен и шпилей, однако здесь, талантливо вписанная в рельеф местности, прикрытая покровом снега и освещенная луной, крепость казалась волшебно красивой. Тут и там горели огоньки в окнах, и казалось, что внутри любого путника ожидает уют и покой, которого он раньше и не мог себе представить. Сам лес, окружавший ее, был необычен: ели были здесь удивительно высокими, ветвистыми и величественными, и при каждом порыве ветра они грозно колыхались, развевая в стороны целые облака снега. Рядом с елями стояли покрытые инеем остовы дубов, также высоких и красивых даже сейчас, под властью мороза и снега. Звезд над дворцом было на удивление много, и они постоянно мигали и переливались, то потухая, то, вдруг, вспыхивая с неожиданной силой. Стоило первым стрельцам приблизиться к воротам, как те немедленно стали открываться, и царский поезд, проносясь через узенький мосток над глубоким, но не видным под снегом рвом, стал постепенно втягиваться в ворота.

– Вот, Матвей, не зря мы ездили! – с воодушевлением заметил Шереметьев – В эту царскую обитель не каждый попадет, даже из московских дворян. Я вот, грешный, только от отца и дядьев про нее слышал.

Но Матвей уже давно уже впал в то состояние, в котором ничему не удивляешься, а радовался Артемонов только тому, что он, вопреки всему, остался жив, и, более того, вознагражден за все тяготы последних суток зрелищем такого красивого и необычного места.

Глава 4

Хотя полуподвал загородного дворца и уступал в роскоши любой кремлевской палате, принять гостей умели и здесь, а под его невысокими каменными и бревенчатыми сводами было, пожалуй, и поуютнее, чем в раззолоченных и раскрашенных московских покоях. На видном месте здесь, как и в Кремле, стоял обитый бархатом царский трон и столик, возвышавшийся над всеми другими столами, а рядом с ним – небольшой, и также богато украшенный приступ, с которого к монаршему столу подавались блюда. Здесь же, на стене, висели многочисленные иконы в богатых окладах и с позолоченными лампадами. Кроме царского, в горнице было много столов, разной высоты и размера, расставленных без особенного порядка, кое-где покрытых скатертями, а где-то и голых, со следами многочисленных прежних пиров. Среди столов были уже приготовлены поставцы с хлебом и пирогами, фруктами и овощами, свежими и засахаренными, и, разумеется, всевозможной выпивкой. Основные блюда еще не внесли, но их аромат уже заполнил весь дворец и двор, и распространялся даже за крепостной частокол. Открылись двери, и первым в залу решительным шагом вошел Алексей Михайлович в сопровождении князя Долгорукова, Матюшкина и еще пары вельмож, а за ними валом повалили и все остальные гости. Не успел царь дойти до своего трона, как началась обычная на всех московских пирах толкотня и борьба за более почетное место, в которой наивысшим достижением было попасть за большой стол под иконами, по правую руку от царя. Право наиболее важных персон сидеть за этим столом не оспаривалось, а вот за оставшиеся места на скамьях разгорелась нешуточная битва с самыми серьезными местническими спорами.

– Без мест, без мест! Авось не послов принимаем, – крикнул царь.

Эти слова заметно успокоили собравшихся, которые стали вести себя куда как более чинно, а мест за столами, в конце концов, с избытком хватило на всех. Из другой двери, поближе к царскому трону, вышел караул рынд, включавший в себя и Матвея Артемонова, которого во дворце успели окончательно привести в себя и отчистить от наледи и сосулек. Лицо его, впрочем, оставалось красным, как самовар, да к тому же слегка отекшим в результате падения на снег, что вызывало неодобрительные взгляды многих гостей. Рынды расположились позади царя, а тот, повернувшись, доверительно сообщил им, что, мол, пусть полчасика постоят, да и пируют вместе со всеми. Затем он поднялся, поздоровался со всеми гостями, поклонившись им, и просил дворецкого начинать трапезу. По этому знаку около сотни стряпчих, стольников и чашников, во главе с самим дворецким и кравчим, построившись попарно, стали заходить в залу и, минуя Алексея, кланяться ему, а затем располагаться ровной шеренгой вдоль стены. Некоторые из них были в обычных кумачовых кафтанах с орлами, но многие были наряжены куда богаче: в светло-голубые зипуны с длинными воротниками и с золотыми и серебряными цепями на груди крест-накрест, в тафьи или горлатные шапки. Количество и наряд прислуги, конечно, не достигали той пышности, что на кремлевских приемах, однако и они сильно впечатлили непривычного к такой роскоши Артемонова. Когда подчиненные дворецкого закончили свой выход, царь обратился ко всем с предложением помолиться и просить Бога благословить их трапезу, однако перед этим просил дать ему сказать еще пару слов.

– Милостивые государи! Сегодня молюсь я не только о дарованном хлебе насущном, но и о собственном спасении. Решил я по дороге с дикой медведицей потешиться – спасибо боярину Петру Семеновичу, что на опушку ее выгнал, и целый день обратно в лес не пускал, этой службы я не забуду. Ух и злая же была, как меня увидела – так и бросилась. И такая шустрая оказалась: только раз рогатиной я ее кольнул, как она, да не без сатанинской помощи, рогатину-то у меня и выбила. Одно хорошо, что успел я ее малость зацепить, так что сил и злобы у нее поубыло. И все же не жилец бы я был, если бы сам Господь мне не помог, не послал заступника. Пячусь я от медведицы пячусь, а она – все ближе, вот уже и кинется. И тут, позади нее сам Савва Сторожевский явился, святитель великий! Один в один как на иконах. Стоит