сняли с него сапоги, полные снега, и увидели, что он не замерз. Далее следует рассказ, что проказа стала известной Строганову, а у него был тяжко болен единственный сын. Строганов попросил у Трифона помолиться за него, сын выздоровел. Строганов хотел щедро наделить Трифона, но тот вновь тайно ушел. Сокращая рассказ о Трифоне, надо сказать, что он всегда скрывался от мирской славы, которая, по его словам, мешает достигнуть спасения от грехов.

И следует сделать общее замечание о сходстве во многих чертах жизнеописания святых вообще. Житийная литература, сейчас широко издаваемая, доступна и дает об этом представление. Праведники всегда претерпевают гонения, отличаются душевной и телесной чистотой, норма их поведения в полном отрицании жизненных благ, небоязни смерти, их подвиг в изнурении себя, в посте и молитве. Когда, например, Василию Великому угрожали смертью, лишением имущества, ссылкой и даже склоняли к отступлению от веры, он ответил:

«Я не боюсь лишения имущества, потому что не имею ничего, не боюсь ссылки, ибо везде земля божия, не боюсь и смерти, потому что она будет благодеянием для меня, так как соединит меня с богом».

Другая грань праведничества — юродство. Именно юродивым, блаженным дается дар предвидения. Ярчайший пример для России — Василий Блаженный. Народная память о нем так была сильна, что мало кто называет собор Василия Блаженного на Красной площади Покровским, хотя именно в честь победы на праздник покрова он был задуман, построен и освящен. В Вятке тоже был свой юродивый, блаженный Прокопий. Он жил немного позднее Трифона, но существует икона, где они изображены вместе. Если предоставится случай, расскажем о Прокопий подробнее, пока же отметим, что, сходясь в жизненной цели — помочь людям избавляться от пороков, они шли к цели различными путями, прилагая к сим язвам разные пластыри: Прокопий обличая, Трифон увещевая.

Пропустив общие места жизнеописания, скажем только о том, чем именно для Вятской земли был Трифон, прозванный Вятским.

Свершив ряд исцелений, но считающий себя недостойным зваться пастырем страждущих (тут мы поневоле переходим на слог, ныне не принятый, но единственно подходящий при рассказе о Трифоне и ему подобных), наш Трифон удалился от мира в верховья Камы. Куда, трудно сказать, но жизнеописание указывает, что именно туда, где недалеко стояло вековое жертвенное дерево остяков и зырян. Кстати сказать, выбор места обитания никогда не случаен во всех жизнеописаниях, всегда есть какой-то знак — вещий сон, небесное знамение, указание духовного отца. Так вот Трифон поселился близ языческого капища. А уже до этого он исцелял больных зырян, и, видимо, слава об этом достигла и этих мест. К Трифону приходили зыряне, спрашивая о его вере. Он рассказывал, поучал жить по-христиански. Но особого успеха не имел. Остяцкий князь Амбал (не от него ли пошло это прозвище здоровенного человека — амбалом) не препятствовал Трифону, вера его остяков, зырян и вогулов держалась с древнейших пор. Трехобхватное дерево держало всех в страхе, было увешано жертвами, приносимыми изо всех концов Прикамья и Приуралья.

Трифону рассказывали страхи об этом дереве. Некто из Чердыни посмеялся над служением остяков и к вечеру умер. Другой с товарищами, видимо разбойники, слово «товарищи» толковалось тогда как воровской клич «товар ищи!», захотел поживиться жертвенными соболями с дерева. И все они были поражены слепотой.

Цитата:

«Преподобный захотел срубить это дерево, служившее соблазном и погибелью многих душ… избавить остяков от владычества духа тьмы… четыре недели пребывал в посте и постоянной молитве… и срубил, и сжег то дерево».

Амбал с войском явился к Трифону: «Как ты посмел срубить дерево, которому и отцы и отцы отцов наших поклонялись, а кто смеялся над этим, тот погибал. Или ты сильнее наших богов, что ты остался жив?» — «Я только слуга того бога, которым все создано и который всех сильнее».

Крушение всего привычного — потрясение для слабых умов, а тут святыня. Амбал поехал в Сольвычегодск жаловаться городничему. А там были люди Строганова, знавшие Трифона. Еще более язычники поверили в преподобного, когда вскоре они испытали нападение других язычников — черемисов. Они хотели убить Трифона, но он стал невидим для них, а черемисы, пораженные непонятным страхом, бежали. И здесь следует возглас многих жизнеописаний, который впервые я прочел в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Велик бог христианский!» Первыми крестились дочери Амбала и другого князя — Бебяка.

Далее жизнь Трифона проходит через Пыскорский монастырь, где он был шесть лет, через пустынь, девять лет, через гонения, лишения и все укрепляющуюся к нему любовь и доверие.

Все, о чем мы рассказываем, происходило от середины пятнадцатого до начала шестнадцатого века. Но даже в девятнадцатом наш край не был свободен от язычества, Вспомним участие Короленко в знаменитом «мултанском деле». Мало того, я отлично помню овеянное страхом старое марийское (черемисское) келеметище — место жертвоприношения, говорили даже, что кровавого. В ту сторону матери никогда не отпускали нас. Но как удержать? Конечно, мы ходили. Хоть и жутко, а интересно. Дубовая роща, и больше ничего. Но помню, что, входя в нее, мы переходили на шепот.

В городке Кае Трифон узнал, что в Хлынове нет монастыря. Он, по жизнеописанию, размышлял так: «Вятская страна многолюдна есть и изобильна всякими потребами, а еже о душевном спасении скудостью одержима, и монастыря несть тамо». Пошел Трифон зимним путем, лесами, и дойдя до Вятки, напился из нее воды, «которая показалась ему как мед сладка». Затем увидел во сне: на высоком месте стоит много дерев, а посреди их одно выше и лучше всех; и показалось, что он влез на это дерево, и прочие все приклонились к нему, и душа его обрадовалась. Это усилило в нем надежду…» И далее: «И преподобный, видя простоту в вятчанах и веру их чистосердечную, возымел к ним великую любовь».

Вятское земское собрание отправило с Трифоном челобитную в Москву с согласием на постройку монастыря. В Москве Трифон был рукоположен в иеромонаха и утвержден в должности строителя.

И тут самое время сказать — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Добровольные пожертвования на монастырь были так скудны, что даже и начать было не с чем. Вступало в силу невеселое правило: более пеклись наши предки (не так ли и мы?) о суетной жизни, нежели о душе. Еще было и то, что Трифона мало знали. А может, тут срабатывала природная недоверчивость ко всему новому? Трифон пошел на замечательный шаг — в Слободском была выстроена, но стояла «впусте», неосвященной два года церковь, он ее выпросил у слобожан для перевозки в Хлынов. Разбирать стали