К сожалению, не все ученые признают, как важно не погибнуть в бездне познания, отыскать выход. Однако во всякой запутанной ситуации есть свои плюсы: она способствует умеренности суждений, учит решать трудную задачу в два этапа.

Совершенного общества не существует. В каждом социуме есть множество различных явлений, не всегда отвечающих сформированным нормам и принципам, в этом есть что-то несправедливое, бесчувственное, жестокое. Как во всем этом разобраться? Необходимо провести тщательное этнографическое исследование. Если сравнить между собой две небольшие социальные группы, нам удастся выявить ряд общих и отличительных черт, если сопоставить два различных социума, то подобных признаков обнаружится меньше. Таким образом, получается, что идеального общественного устройства быть не может, как не может быть и абсолютно плохого. В любом обществе есть свои преимущества, как, впрочем, и недостатки, соотношение между положительными и отрицательными сторонами развития социума, как правило, постоянно, что и делает их интересными для изучения, создает неповторимый облик той или иной цивилизации; более того, борьба с недостатками общественного развития способствует прогрессу.

Пожалуй, подобные рассуждения удивительны для путешественника, любящего подолгу рассказывать о своих странствиях. Всякий раз я испытываю волнение, как только мне приходится говорить о «варварских» обычаях какого-нибудь племени. Однако эти внутренние ощущения не мешают мне последовательно изложить произошедшие события, дать им справедливую оценку.

Приведем в пример феномен людоедства, самый ужасный и отвратительный из всех обычаев дикарей. Прежде всего, отдельно должны быть рассмотрены те случаи, которые были связаны с физиологическими потребностями, когда пристрастие к человеческому мясу объяснялось недостатком пищи животного происхождения, как на некоторых полинезийских островах. От внезапного голода не защищено ни одно общество, он может непосредственно влиять на поведение людей, которые едят неизвестно что, условия жизни в концентрационном лагере как нельзя лучше подтверждают эту теорию.

Существуют и другие формы антропофагии, они обусловлены рядом религиозных причин: мистическими верованиями и магическими обрядами. Так, употребляя в пищу части человеческого тела, например тела врага, некоторые племена верят, что таким образом они перенимают у мертвого его силу или лишают соперника власти. Кроме того, подобные обряды чаще всего совершают довольно скрытно, в ритуале используют лишь небольшие части тела, смешивают их с другой пищей или разбрасывают вокруг себя. Иногда людоедство приобретает более откровенные формы. Осуждение этих традиций основано либо на вере в воскрешение плоти (и тогда расчленение трупа считается безнравственным), либо на строгом убеждении в том, что между духом и телом существует тесная связь, определенные отношения дуалистического характера, но племена людоедов, совершая свои ритуалы, рассуждают точно так же. Занимая одинаковые позиции по отношению к этому явлению, люди действуют по-разному. Разумеется, неуважение к памяти покойника, в котором мы упрекаем каннибалов, ничуть не уступает ужасному обращению с мертвыми в нашем анатомическом театре.

Но самое главное, мы должны убедиться в том, что некоторые обычаи, присущие нашей культуре, у стороннего наблюдателя, принадлежащего к иной цивилизации, вызвали бы те же чувства, что возникают и у нас, при одном упоминании о ритуале людоедства, которое кажется высшим проявлением варварства. Я имею в виду странное отношение к человеческой личности в наших исправительных учреждениях и органах судебной власти. При изучении этих явлений возникает искушение выделить два типа социальных групп: племена антропофагов, которые считают, что употребление в пищу мяса некоторых людей – это единственный способ обезвредить, подчинить и даже использовать грозные враждебные силы; и те, что, подобно нашему, склоняются к антропоэмии (от греческого слова «eўmein», что означает «рвать, испытывать отвращение»). Когда перед ними стояла та же проблема, они выбрали другое решение, совершенно противоположное, состоящие в том, чтобы на некоторое время удалить из общества «враждебные» ему элементы, поместить их в специально созданные учреждения, ограничить их общение с социумом или даже вовсе лишить его. В большинстве цивилизаций, которые мы называем первобытными, этот обычай вызвал бы глубокий ужас, в их глазах мы бы тоже были варварами.

Цивилизации, традиции которых мы считаем в некотором смысле жестокими, могут быть человечными и доброжелательными, если взглянуть на них по-другому. Рассмотрим племена индейцев, населяющие равнины Северной Америки, в данном случае это будет очень уместно, поскольку, во-первых, для этого общества характерны умеренные формы каннибализма, а во-вторых, эти племена являют собой редкий пример первобытных народов; здесь важную роль в общественном развитии играли специально учрежденные органы правопорядка. По мнению представителей индейской «исполнительной власти» (которые, помимо всего прочего, боролись за справедливость), наказание преступника никаким образом не могло быть связано с разрывом его социальных связей. Если индеец нарушал закон, его лишали некоторого имущества: отбирали лошадь, лишали жилища. Но одновременно с этим органы правопорядка были обязаны возместить ущерб пострадавшему в результате наказания преступнику. Эта реституция преступнику предполагала участие всего племени, и он должен был за это отблагодарить всех (и органы власти) подарками. Все это продолжалось до тех пор, пока не случалось окончательного примирения, благодаря множеству даров и почестей, означавших, что «извинения» приняты, таким образом общественный беспорядок постепенно устранился, а затем и вовсе сходил за «нет»; мир и покой в племени был восстановлен.

Эти обычаи не только более человечны, но более справедливы, чем наши. На языке современной психологической науки это можно сформулировать следующим образом: логично, если вслед за «инфантилизацией», наложенной понятием наказания на преступника, за ним признают право на искупление и благодарность, как компенсацию вины. Без этого его наказание теряет всякий смысл и не может привести ни к какому положительному результату. Абсурдно поступать так, как мы, наказывая преступника, как ребенка, не признавая при этом за ним права взрослого на искупление, и считать при этом «высоким духовным достижением» нашего общества то, что мы не съедаем себе подобных, а предпочитаем уродовать их физически и морально.

Аналитические рассуждения подобного рода, если их проводить строго и методично, приведут к двум результатам. Во-первых, они позволят сопоставить и дать справедливую оценку обычаев и традиций различных культурных сообществ, резко отличающихся от нашего по образу жизни, не приписывая никому исключительного права на абсолютные добродетели. Во-вторых, изучение другой культуры позволяет нам избежать безосновательной и безоговорочной убежденности в «естественности» и «правильности» наших обычаев и образа жизни, что могло бы случиться, если бы мы совсем не знали других, были бы с ними знакомы частично или относились к ним с предубеждением. Следовательно, этнологический анализ имеет тенденцию ставить под сомнение престиж собственного общества и повышать престиж чужого, в этом смысле он противоречив. Но поразмыслив, я склонен думать, что это противоречие скорее кажущееся, чем реальное.