Смерть мрачнеет, его бездонные глаза сверкают, и я вспоминаю, что он не вполне человек.

– Я должен.

– Нет, – настаиваю я, – ты не должен. Твои братья сделали свой выбор. Ты тоже можешь выбрать – или можешь подождать.

Сейчас я согласна даже на это.

Танатос бросает злобный взгляд поверх моего плеча.

– Мои братья заблудились здесь, и я сам был на грани того, чтобы сбиться с пути, но я не имею права.

– Ты говорил, что любишь меня. – Мой голос срывается. – Разве этого недостаточно?

Суровые черты Смерти смягчаются, он гладит костяшками пальцев мою щеку.

– Моя любовь к тебе вечна и непоколебима, Лазария, не сомневайся в этом. Звезды будут рождаться и гаснуть, а то, что я чувствую к тебе, не померкнет никогда.

Смерть приподнимает мой подбородок. В тот же миг земля содрогается, и где-то вдали я слышу стон старых зданий.

– То, что я делаю сегодня, – совсем отдельная тема. Это… – его взгляд скользит по тому, что нас окружает, и вновь возвращается ко мне, – …мое бремя и мой долг. Меня не остановить.

Он подавлен. Подавлен и печален.

Он не хочет поступать так.

Цепляюсь за это.

– А как же Бен? – выдыхаю я едва слышным шепотом.

Это единственное, о чем я боялась спросить все это время.

Взгляд Смерти тяжел.

– Прости.

С губ моих срывается придушенный всхлип, колени подгибаются, я трясу головой:

– Как ты можешь просить меня о прощении?! Ты обещал!

Он крепко сжимает губы.

Теперь ноги мои в самом деле подкашиваются. Смерть ловит меня, не позволяя удариться о землю, прижимает к себе.

Я трясу головой снова и снова.

– Пожалуйста, – молю я. – Я сделаю что угодно. Только не Бен, пожалуйста.

Он всего лишь ребенок!

Всадник держит меня.

– Все будет хорошо, Лази.

Те же самые слова, что произнес только что Мор, но звучат они совершенно неправильно.

– Не делай этого, – шепчу я. – Пожалуйста, не делай.

Земля вновь яростно содрогается, здания вокруг шатаются и стонут. Вдалеке что-то рушится.

– Я не могу удовлетворить и тебя, и Вселенную, кисмет, – говорит Танатос. – Но я не хочу этого. Я вообще не хочу этого делать.

Где-то что-то снова грохочет.

БУМ!

Если бы Танатос не держал меня, я бы упала.

Дико озираюсь по сторонам. Мир вокруг распадается, камень за камнем, и в ответе за это Смерть.

Смерть, который был рядом в худшие моменты моей жизни, который переживал мои страдания, даже когда мы были врагами.

– Значит, вот так все кончится? И я тоже?

Смерть берет в ладони мое лицо:

– Жизнь и смерть любовники, Лазария. Нам нет конца. Меня нет без тебя, тебя – без меня. Ты единственное исключение из всего этого. Мое единственное исключение. Я могу выкосить мир… но не смогу – и не буду – забрать тебя с остальными. Я никогда не покину тебя.

Не могу осмыслить то, что говорит Смерть, но понимаю, что меня оставляют. Все исчезнут, но не я.

Одна лишь возможность такого будущего ужасает.

Всадник становится отстраненным, и я вижу Смерть таким, каким, должно быть, он предстает перед другими, – холодным, безжалостным, бескомпромиссным.

Сердце бешено колотится. Он действительно собирается это сделать, я вижу. О господи.

Танатос отстраняется от меня, переключая внимание на своих братьев.

– Время разговоров закончилось, – говорит он. – Присоединяйтесь ко мне или сражайтесь со мной, но Страшный суд начался.

Глава 71

Стоит ясный день. День конца света.

Земля сотрясается еще сильнее, и колесо перевернутого велосипеда начинает вращаться. По шоссе прыгают камни и обломки.

Пячусь от раскинувшего крылья Смерти.

Подпрыгнув, крылатый всадник взмывает в небо. Лицо его – сплошные острые грани. Яростная целеустремленность лишь подчеркивает его торжественную, трагическую красоту.

Он разводит руки.

– Идите ко мне, братья, – идите ко мне, если осмелитесь!

Танатос бросает вызов.

При этих словах несколько зданий вокруг нас взрываются. Стекло, дерево, гипсокартон разлетаются фейерверком и кошмарным дождем падают на землю. Смерть сейчас похож на темного ангела. Впрочем, он и есть темный ангел.

Поднимается ветер, волосы хлещут меня по лицу.

– Танатос, пожалуйста, остановись!

Он не обращает на меня внимания.

Тогда я поворачиваюсь и бросаюсь к остальным всадникам, которые уже мрачно тянутся к оружию, готовясь к бою.

– Вы знаете, как его остановить? – лихорадочно выпаливаю я.

Война, застегивая на груди перевязь с клинками, поднимает на меня взгляд:

– Ты спрашиваешь, есть ли способ лишить его сил? – Он качает головой и с огнем в глазах смотрит на своего крылатого брата. – На это не способен никто, кроме Бога или самого Смерти.

Вот черт.

Смерть

Я чувствую, как жизнь Лазарии полыхает, словно пламя, когда мои силы вырываются на свободу. Ее дух не таков, как у Мора или Войны: эти двое смертны, их души – легкая добыча. Я сохраняю им жизни лишь потому, что, хотят они этого или нет, они вынуждены будут увидеть все, до самого горького конца. Дух Голода чуть сложнее. Он до сих пор бессмертен, но лишить его бессмертия немудрено, если я того пожелаю, и тогда я смогу забрать и его душу.

Но Лазария, Лазария – ее нескончаемая жизнь по-прежнему не в моей власти, и хотя я все равно не забрал бы ее, я до смешного благодарен за то, что мне не дали выбора.

Так было задумано с самого начала, в этом нет сомнений.

Когда все закончится, я заставлю Лазарию понять, что все должно было быть именно так, и снова завоюю ее любовь. Потому что, в отличие от всех остальных, у нас с ней будет всё время мира.

Лазария

Я смотрю на Смерть снизу вверх.

И Война тоже смотрит на него.

– С каждой минутой смерть распространяется еще на милю, – мрачно говорит он.

Сердце замирает, и я представляю, что все мы – Мор, Война, Голод – стоим и считаем.

Сколько миль отделяет нас от острова Ванкувер? Сколько у нас есть времени, пока Смерть не уничтожит тех, о ком мы заботимся больше всего на свете?

Мор достает из седельной сумки Голода связки стрел и кладет их у ног. Достает одну из колчана, натягивает тетиву, а Голод играет косой, словно разминая запястья.

Теплая рука опускается на мое плечо. Я смотрю на Войну, вытащившего из ножен тяжелый кинжал. Он вкладывает оружие мне в руку. На костяшках его пальцев горят красные глифы.

– Мы не умрем без борьбы, – произносит он низким голосом, но в глазах его пляшет мрачное возбуждение. Ангел войны практически жаждет этого. – И неважно, что ты бессмертна, тебе