к мертвецу, мои стражи застывают, не подпуская к неупокоенному.

Все-таки пытаюсь ударить разлагающийся труп ножом. Кинжал чиркает по пятнистой коже женщины, но особого вреда не причиняет – мешают скелеты. Тогда, крепче сжав рукоять клинка, я бью по черепу стоящего передо мной скелета. Тот отшатывается, врезается в гнилое тело, и оба неупокоенных падают.

Подхожу к трупу посвежее, ставлю сапог на грудь мертвой женщины и отрезаю ей руки, давясь тошнотой от жуткого смрада и от того, что когда-то она была человеком. Потом тем же манером отрезаю ноги, останавливаясь, только чтобы отвернуться и все-таки блевануть, когда зрелище, и звуки, и запахи становятся невыносимыми.

Я не чудовище, – твержу я себе. Потому что, хоть они и мертвы, все это кажется чудовищным.

Скелеты-телохранители снова окружают меня, но это не имеет значения, потому что я снова могу сражаться.

Неупокоенные прибывают с каждой секундой, и требуются все усилия, чтобы хоть как-то сдерживать их.

– Голод! – кричит Война, рубя зомби. – Забудь о неупокоенных!

Жнец словно бы застывает, на лице его откровенное недоумение.

– Ты спятил? – ревет он в ответ.

– Я, может, и смертный, но я все равно военачальник, и ты будешь подчиняться моим приказам. Прекрати направлять свои силы на мертвецов и создай барьер вокруг вас с Мором, достаточно крепкий, чтобы не подпустить трупы.

Едва Война заканчивает фразу, из земли поднимаются деревья. Два отдельных круга деревьев, стволы которых стоят так близко друг к другу, что между ними не пролезет даже самый тощий неупокоенный. Голод и Мор остаются внутри кругов.

– А как же ты и Лазария? – спрашивает Жнец, в кои-то веки не пререкаясь с братом.

– Лазария не нуждается в защите. Смерть не посмеет причинить ей вред.

Жнец бросает взгляд на меня, потом вновь поворачивается к Войне.

– А ты? – спрашивает он.

– Одному из нас нужно свободно передвигаться, – отвечает Война, продолжая кромсать наступающие трупы. – А теперь, – велит он, – вложи-ка все свои силы в то, чтобы сбросить нашего брата с небес.

Сердце мое бешено колотится.

– Мор, – командует Война дальше, – готовь свой лук: как только Смерть стараниями Голода окажется достаточно низко, стреляй в него! Лазария, – обращается он ко мне, расправившись еще с парочкой трупов, – когда Смерть спустится с неба, если ты к тому моменту не будешь мертва, именно ты должна будешь убить его.

Я бледнею.

Война, должно быть, замечает это, потому что добавляет:

– Ты единственная, кто может подобраться к нему достаточно близко.

Я много раз убивала Смерть, но тогда я еще не любила всадника.

А сейчас люблю.

– Не знаю, смогу ли я, – говорю хриплым шепотом.

– Тогда все мы обречены.

Глаза Войны суровы. Голос его – голос генерала, знающего, что на поле боя нет места жалости, тем паче когда твоему врагу нечего предложить.

Но Смерть мне не враг, и то, что он делает, может быть ошибочным и неправильным, но я не уверена, зло ли это. Честно говоря, я вообще больше не уверена, что есть зло.

Сделай это ради Бена – и ради всех тех, кто еще не потерял жизнь.

Глубоко вдыхаю, стиснув зубы, и киваю, в основном чтобы убедить себя.

Война пристально смотрит на меня, и я чувствую, что он словно говорит: «Мы все должны принести что-то в жертву. Эта – твоя».

И тут я понимаю то, о чем он умалчивает, – что пока Голод и Мор будут низвергать Смерть с небес, а я – готовиться к убийству бессмертного всадника, Война – смертный Война – будет сражаться с неупокоенными в одиночку.

Ему не уцелеть.

Вот почему он так внимательно глядит на меня.

Глубоко вдыхаю.

– Я сделаю это.

Да, сделаю, даже если это разобьет мне сердце.

Война медленно кивает:

– Хорошо.

Продолжая смотреть на меня, он зовет:

– Голод, Мор, Лазария – для меня было честью сражаться бок о бок с вами и честью будет умереть рядом. Давайте же сделаем так, чтобы оно того стоило.

– Ой, не дави эмоциями, – язвит Голод, но губы его горестно кривятся, а острые глаза подозрительно блестят.

– Честь, – роняет Мор, кивая Войне.

Я ничего не знаю о чести, и вся эта тема славной смерти мне совершенно чужда. Жизнь все так же простирается передо мной, огромная, непостижимая и пугающая.

Но когда неупокоенные устремляются к всаднику, мне все равно приходится столкнуться с этим. Я рублю и колю, пинаю и толкаю, а когда на пути встают мои стражи, дроблю кости. Я уже задыхаюсь, пытаясь быть везде одновременно.

Война делает все, чтобы помочь своим братьям, выволакивая мертвецов из импровизированных клеток Голода, доставая последние стрелы Мора и передавая их всаднику. Я следую за ним тенью, рубя тех, кто хочет переломать военачальнику кости и разорвать его плоть.

Над нами собираются тучи, воздух угрожающе колышется. Тяжелая капля дождя падает мне на голову, за ней еще одна, и еще, и еще. Ливень обрушивается на нас, смывая грязь, в то же время делая неупокоенных еще более… липкими.

Сверкает молния, я поднимаю глаза – и вижу, как огненный зигзаг вонзается в Танатоса. Спина его выгибается, и у меня перехватывает горло. За первым разрядом следует второй, а за вторым, не давая Смерти оправиться, третий. Голод бьет Танатоса снова и снова, и с каждым ударом всадник проваливается на несколько футов.

Плохо ли мне от того, что мою истинную любовь поджаривают заживо сверхъестественными разрядами? Да. Считаю ли я, что он заслужил это, потому что был ублюдком и призвал Судный день?

Тоже да.

– Уже не можешь воровать души, да, брат? – усмехается Жнец.

– Давай, Голод! – подбадривает Мор, натягивая тетиву, пока Война режет неупокоенных, лезущих в его клетку.

Мор целится, и на миг я перестаю драться, чтобы просто смотреть. Не могу сказать, что2 я чувствую. Эмоций слишком много, и они слишком спутаны. Я хочу, чтобы план Войны сработал, но я и страшусь этого.

Всадник выпускает стрелу, и та летит к Танатосу. Летит, летит – и порыв ветра относит ее в сторону.

Ну конечно, я и забыла.

Мор выплевывает ругательство, берет следующую стрелу, целится, стреляет – и эта стрела отклоняется в последний момент.

– Мне нужна помощь с ветром! – кричит Мор.

– Я немного занят, поджаривая ублюдка! – орет в ответ Голод.

Я вновь начинаю крушить кости стражи и резать конечности мертвецов, но это медленная изнуряющая работа.

Сколько минут осталось у нас, прежде чем сила Смерти дотянется до Бена и остальных? Я в ярости, в бешенстве, в панике от мыслей о том, сколько времени уже ушло, а наши