Хочет повернуться на другой бок и опять задремать, но я глажу ее щеку.

– За все свое существование я не видел ничего, ради чего стоило бы поступиться долгом, пока не встретил тебя, – выпаливаю с жаром. – Ты для меня все, кисмет.

Она вновь улыбается.

– Это нечестно – говорить такие приятные вещи, когда я слишком устала, чтобы воспринимать их, – она тянется и целует меня, тело ее прижимается к моему, и я обнимаю ее крепче.

В ответ она немного передвигается, приглашающе раздвигая ноги. Я ангел, но я не могу устоять перед этим.

Одной рукой стягиваю ее трусики и вхожу в нее, шипя от пьянящих ощущений. И едва не кончаю – тут же, мгновенно. Но креплюсь и продолжаю двигаться в ней, взад и вперед, взад и вперед, с неистовством, которое она ошибочно принимает за страсть, и каждый толчок срывает с ее губ стон за стоном, пока вдруг ее влагалище не сжимает меня чуть ли не до боли и стоны не сменяются криком. Она кричит мое имя.

От этих звуков, от ощущений ее оргазма я не могу больше сдерживаться. Вонзаюсь в нее – наверное, сильнее, чем следовало бы, – и реву, рычу ее имя, кончая.

Прежде чем выскользнуть из нее, привлекаю ее к себе.

Лазария утыкается носом мне в грудь, и в этот миг я чувствую, как она доверяет мне. Она лежит в моих руках, обнаженная, уязвимая, с моим семенем в лоне, словно никогда бы не выбрала себе иной судьбы, кроме этой.

И меня скручивает чувство потери, сокрушительной потери того, чего я не могу иметь.

Потому что я знаю, что не могу иметь этого. Человеческой жизни, полной смеха, детей… и Лазарии.

Всегда Лазарии.

Невольно сжимаю ее крепче.

Я не отпущу ее.

Весь мир может сгореть дотла, мне плевать, я не откажусь от Лазарии. Только не от моей Лазарии.

Мне был дан краткий человеческий опыт, наполненный ужасом и трагедией, но также – и это важнее всего – красотой, надеждой и любовью. Мне это было дано, и сегодня я едва не погрузился всецело в это существование. Чуть не отбросил все ради этого.

Так сделал Мор.

Так сделал Война.

Так пытался сделать Голод.

И так не могу сделать я.

Я слишком долго сомневался в собственных мотивах, но пора положить этому конец. Именно ради этого сюда были посланы мы, всадники. Этим я и займусь.

И ничто, ничто, даже Лазария, не остановит меня.

Часть III

Глава 68

Лазария

Наутро бреду в столовую, где нас ждут яичница, тосты и свежие фрукты. Все такое аппетитное, что я не сразу замечаю Танатоса. Он стоит в дальнем конце комнаты, спиной ко мне, перед панорамным окном, выходящим на задний дворик и океан.

– Я был неправ, – говорит он, не оборачиваясь.

Огибаю стол.

– И тебе доброе утро, – тянусь к приготовленной для меня исходящей паром кружке, беру молочник, добавляю в кофе немного сливок.

Смерть по-прежнему не поворачивается. Мелочь, казалось бы, но у меня отчего-то сдавливает затылок.

– В чем ты был неправ? – настороженно спрашиваю его, отодвигаю стул и сажусь.

– Оставшись здесь.

Приподнимаю брови, беру тост. Ага, ему нужно продолжать двигаться, и никакое количество пляжного секса не отвлечет его от этого.

Что ж, это была блаженная передышка, но я горю желанием побыстрее уехать, добраться до Бена. Теперь, когда мы на Западном побережье, он кажется мучительно близко, пускай даже нас разделяют сотни и сотни миль.

– Думаешь, хоть что-то из всего этого было случайным? – неожиданно произносит Танатос. – Что Бог не протянула свою руку, играя с тобой как с марионеткой?

Я хмурюсь. Сейчас от всадника исходит какая-то зловещая энергия, заставляющая меня нервничать.

– О чем ты?

– Ты правда думаешь, что твоя мать случайно нашла тебя, когда ты была ребенком? – спрашивает он, продолжая смотреть в окно. – Или когда ты нашла Бена живым в городе мертвых, несмотря на то, что он неотвратимо смертен, думаешь, это тоже было случайно?

От его слов у меня волосы на затылке встают дыбом.

– А как насчет нашей встречи? Как насчет нее? Или твоей встречи с другими всадниками, явившимися как раз вовремя, чтобы спасти твоего сына и увезти его?

Смерть все-таки поворачивается ко мне; глаза его печальны.

– Ты правда думаешь, что хоть что-то из этого было случайным? Потому что нет, не было. Все это – божественное вмешательство. Такое происходит с людьми постоянно, но вы настолько поглощены собственным восприятием реальности, что упускаете это из виду. Не замечаете мощнейших магических сил в своей жизни, даже когда они разворачиваются прямо перед вами.

Мое сердце стучит так громко, что, уверена, всадник слышит его.

– Зачем ты говоришь мне все это?

Он делает шаг ко мне. Его глаза притягивают.

– Потому что это происходит снова – прямо сейчас.

Я встаю, со скрежетом отодвигая стул; просто не могу сидеть, когда Танатос сам не свой.

Что-то не так.

Всадник шагает ко мне, и я борюсь с желанием попятиться. Подойдя, он сжимает ладонями мои щеки. Смерть запредельно мрачен и полон скорби.

Его глаза ищут мои.

– Я бы все равно ничего не стал менять – за исключением, возможно, концовки, – но уже слишком поздно.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, как он целует меня, и яростное прикосновение его губ немного пугает.

Танатос резко отстраняется.

– Я люблю тебя, кисмет, – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Я люблю тебя всем своим существом. Пожалуйста, не забывай это.

Наклоняю к плечу голову:

– С чего бы мне забывать?

Но всадник уже отпустил меня. Он выходит из комнаты, а я смотрю ему вслед, озадаченная его поведением. У меня создается странное впечатление, что впервые за долгое время он вновь убегает от меня.

______

Странное поведение Смерти продолжается все утро. Он сторонится меня, и сердце мое грызет страх. Я не могу понять, что не так, но что-то не так, определенно. Впервые я чувствую себя неуверенно рядом с Танатосом.

Даже когда мы покидаем пляжный дом навсегда, он по-прежнему не приближается, шагая впереди.

Я стою у крыльца, глядя, как качаются за его спиной черные крылья, нутром чуя, что все неправильно.

Он признался, что любит тебя. Он спал рядом с тобой и ел твою еду. Может, дело не в том, что что-то не так. Просто он стал другим, изменился.

Нехотя подхожу к коню Смерти. Вокруг жеребца клубится дым; факел Танатоса уже приторочен сбоку. Скелеты