И все же я угнетен, потому что люблю Лазарию, и она будет ненавидеть меня, как уже ненавидела когда-то. Потому что все остальное человечество меня ненавидит, а я люблю их, но не могу помочь им цепляться за их жизни, не предав при этом всю разумную Вселенную, не могу.

И я этого не сделаю.

Лазария

Я… не справилась.

Я соблазнила Смерть, заставила его полюбить меня и даже сама влюбилась в него. Я отказалась от всего – от своего дела, от своего сына, от своего тела, от своего сердца, – а Смерть по-прежнему настроен истребить мир.

От этой мысли у меня перехватывает горло, не могу дышать. Парализующий страх душит меня.

Он выглядит убитым горем, и в этом, пожалуй, есть какое-то утешение, но это ничего не меняет.

– Прости, любовь моя.

– Не надо, – говорю я, и голос мой срывается. – Не зови меня так.

Он меняется в лице и отстраняется от меня. Тянется к отброшенной одежде и облачается снова. Готовится к битве.

Потому что, мне кажется, именно это сейчас и произойдет.

Слышу вдалеке цокот копыт, и тот отвлекает меня от мыслей.

Шоссе огибает крутой холм, поэтому я не вижу ничего, кроме тел, разбросанных вдоль дороги.

Однако минуту спустя из-за поворота появляется всадник, за ним – еще двое пеших.

Братья Смерти.

Чувствую, как последняя песчинка моих песочных часов проскальзывает сквозь пальцы. Задание, которое они поручили мне – соблазнить Смерть, – не принесло желанного эффекта. Я лишь полюбила того, кого не должна была любить. И я даже не смогу в последний раз обнять Бена.

Чем ближе та троица, тем больше подробностей я различаю. Очевидно, что Голод сидит на угольно-черном скакуне, в бронзовых доспехах и с косой за спиной. Война и Мор оба облачены в черное, но лат, как у брата, на них нет. У Мора – лук и колчан, у Войны – массивный меч на бедре.

Они тоже готовы к бою.

Всадники останавливаются шагах в тридцати от нас, хотя кажется, что нас до сих пор разделяет океан.

Война смотрит на меня. Взгляд его тяжел, и я знаю, что2 он должен думать.

«Она не справилась».

– Рад снова видеть тебя, Лазария, – произносит Мор. В его глазах тревога, сменяющаяся суровостью, когда он переводит взгляд на мужчину позади меня. Но потом Мор вновь обращается ко мне. – Ты в порядке?

Один-единственный вопрос, простой, но пронизанный такой искренней заботой, грозит раздавить меня.

Нет, я не в порядке. Я думала, все хорошо, но на самом деле все очень, очень плохо, а я просто женщина, и думаю, мы все скоро станем свидетелями конца света.

Мой взгляд перепрыгивает с одного всадника на другого, и я, не вполне осознавая, что делаю, иду к ним.

Смерть не останавливает меня, хотя, клянусь, ему этого хочется. Думаю, несмотря на его отстраненность, он желает сейчас прижать меня к груди, чтобы я никогда не ушла от него.

Голод спрыгивает с коня, а остальные сурово взирают на Смерть так, словно крылатый всадник может взорваться в любой момент.

А я все иду, иду – и подхожу к Мору.

Ему нравится, когда его называют Виктором, напоминаю себе.

Всадник не колеблется. Едва я оказываюсь на расстоянии вытянутой руки от него, он притягивает меня к себе и обнимает, чего я никак не ожидала, почти по-отечески гладя меня по спине. Не думая прижимаюсь к нему, и он обнимает меня крепче.

Все это не имеет смысла. Мой любимый убил мою семью; тот, кто обнимает меня, убил моих родителей; остальные двое убили несчетное множество людей. Мой сын остался с теми, с кем я никогда не встречалась, и очень скоро может оказаться, что все это не имеет значения.

– Ты в порядке. – Голос всадника мягок. – Все будет хорошо, правда.

Вроде бы такая простая, безобидная фраза, а я задыхаюсь, как несколько дней назад, когда увидела маму.

Киваю, может быть, слишком поспешно, и отстраняюсь, натянуто улыбаясь Мору.

– Как Бен? – спрашиваю, хотя Смерть и уверил меня в его благополучии.

– О нем хорошо заботятся, – в уголках глаз Мора появляются морщинки. – Моя жена, Сара, называет себя его феей-крестной. – Мор подмигивает мне. – Когда мы уходили, она кормила его сахарным печеньем. – Его взгляд снова скользит по мне. – Как твои дела?

Я влюбилась в Смерть, и моя душа надрывается, но…

– Хорошо. – Слово, сорвавшееся в моих губ, звучит хрипло и неправильно. Совершенно очевидно, что это ложь.

Мор хмурится. Теперь морщины ложатся и на его лоб. Он переводит взгляд на Смерть, и взгляд этот стальной.

– Что ты с ней сделал? – требовательно спрашивает он.

Танатос выступает вперед.

– Как ты смеешь обвинять меня в чем-то подобном, – громыхает он. – Лазария – та единственная, кого я люблю больше всего на свете.

– Неужели? – Голод многозначительно достает из-за спины косу и покачивает ею. – Потому что, сдается мне, ты не отказался ради нее от своей задачи.

Голос Жнеца почти злораден.

Я хмурюсь, глядя на него.

– Я рад, что вы, мои братья, здесь. – Эхо слов Смерти разносится над холмами. – Мы пришли на землю, чтобы покончить с человечеством. И сегодня мы наконец сделаем это раз и навсегда.

Глава 70

– Танатос, не дури, – говорит Мор. – Ты что, не видишь, что никто из нас этого не хочет? Даже ты.

Клянусь, я вижу, как дрогнул Смерть при словах брата; в глазах его – агония.

– Если хочешь войны, тебе придется пройти через меня, – говорит Война, и сейчас он, несмотря на свою смертность, похож на бога.

Танатос, хмурясь, делает шаг вперед.

– Как легко ты забыл, что я спас твоих жену и ребенка от неминуемой смерти.

– И опять хочешь отнять их у меня до того, как придет их время.

– Их время давно пришло, – поправляет Смерть. – Много, много лет назад. Ты стал жадным, как и все люди.

Голод оттесняет Войну, крепко сжимая свою косу.

– Если кто и остановит этого засранца, то это я.

Рот Танатоса насмешливо кривится, придавая трагическим чертам надменное выражение.

– Хочешь еще разок, брат? – Смерть раскидывает крылья и идет вперед плавно, как гигантская кошка. – Я дважды побеждал тебя, меня не одолеть.

– Перестань. – Расталкивая всадников, я возвращаюсь к Смерти.

Кладу руку ему на грудь, смотрю в глаза. Я столько раз билась с этим мужчиной, что голова идет кругом. Я не хочу больше сражаться с ним. И я знаю, что мне не померещился проблеск беспокойства в его взгляде.

– Ты не обязан это делать, –