Но стоило ли ждать победы, учитывая вероятных противников России в 1914 году? Во время войны с Японией русские солдаты дрались храбро, как в Крыму в 1877 году против турок, но отсутствие нормального руководства армией, плохое тыловое обеспечение и незамысловатая тактика отрицательно сказались на исходе борьбы. Способны ли были российские войска добиться лучших результатов в войне с Австро-Венгрией и тем более с мощной в военно-промышленном отношении имперской Германией? Несмотря на все приросты промышленного производства в абсолютном выражении в этот период, весь ужас был в том, что уровень производства в России относительно Германии фактически падал. К примеру, если с 1900 по 1913 год Россия увеличила объем выплавки стали с 2,2 млн. до 4,8 млн. тонн, то Германия сделала скачок с 6,3 млн. до 17,6 млн. Такая же ситуация наблюдалась и с ростом потребления энергоресурсов и общего промышленного потенциала России — по этим показателям она значительно уступала Германии как в абсолютном, так и в относительном выражении. Наконец, следует отметить, что с 1900 по 1913 год доля России в мировом производстве продукции обрабатывающей промышленности снизилась с 8,8 до 8,2% из-за увеличения германской и (особенно) американской доли (см. табл. 14–18). И тенденции не позволяли надеяться, что ситуация изменится.

Утверждалось, однако, на основании «критериев оценки армий в 1914 году», что Россия в самом деле была сильна, если учесть, что военные эксперты не ожидали «такой войны, которая станет настоящим испытанием как для экономических и государственных систем, так и для армий»{469}. Если так, то возникает вопрос, почему современники, ссылаясь на германскую военную мощь, делали акцент не только на крупповскую сталь, верфи, производство красителей и эффективность германских железных дорог, но и на действующую армию[43]. Тем не менее если смотреть только на военные цифры, то Россия действительно производила сильное впечатление со своим количеством дивизий, артиллерийских батарей, боевых кораблей и протяженностью стратегических железных дорог. С расчетом на скоротечный характер войны подобного рода статистика указывала на усиление мощи России.

Однако если оставить в стороне голые цифры, вопрос военной состоятельности представляется в целом еще более запутанным. Решающим здесь снова становится фактор социально-экономической и технической отсталости России. В стране с огромной численностью населения, среди которого преобладало крестьянство, на военную службу ежегодно фактически призывалась лишь пятая часть от возможного количества, в противном случае это могло негативно сказаться на системе в целом. Но крестьян вряд ли можно было расценивать как идеальных солдат в условиях современной индустриализированной войны. Сосредотачиваясь на вооружении, а не на таких более широких и тонких сферах национальной мощи, как общий уровень образования, технологических знаний и навыков, а также эффективность бюрократической системы, Россия очень сильно отставала на кадровом уровне от многих других государств. В 1913 году в стране насчитывалось лишь 30% грамотного населения, что, как едко подметил один эксперт, «было намного ниже уровня Англии середины XVIII столетия»{470}. И велика ли была польза от огромных сумм, направляемых на новобранцев, если хорошо подготовленных унтер-офицеров было мало? Специалисты российского генштаба, «ощущая собственную неполноценность и испытывая зависть» к германской мощи, вряд ли могли ответить положительно. Они (как и некоторые из иностранных экспертов) осознавали также отчаянную нехватку хороших офицеров{471}. Имея сегодня достаточно доказательств этого факта, мы действительно можем видеть, что русская армия остро ощущала собственную слабость практически на всех направлениях — будь то количество и качество тяжелой артиллерии и пулеметов, управление большими массами пехоты, уровень технической подготовки, подготовленность коммуникаций или даже содержание большого авиапарка{472}.

К не менее мрачным выводам приходишь и после подробного изучения плановой мобилизации и стратегической системы железных дорог в России. Хотя общая протяженность железнодорожной сети в стране к 1914 году казалась весьма внушительной, но при соотнесении километров путей с огромными расстояниями Российской империи или при сравнении с более компактными системами в Западной Европе картина выглядит несколько иначе. В любом случае, из-за того, что на прокладку ряда линий закладывалось очень мало средств, зачастую использовались слишком легкие рельсы, создавался слабый балластный слой, не хватало водонапорных башен и переходов. Часть паровозов работала на угле, часть — на мазуте, часть — на дровах, и впоследствии это создало определенные сложности, но они были лишь небольшой проблемой в сравнении с тем удивительным фактом, что в мирное время армия расквартировывалась вдали от мест развертывания в случае начала войны и формировалась в рамках политики рассредоточения: поляки служили в Азии, кавказцы — в балтийских областях и т. д. В случае начала большой войны эти огромные массы войск необходимо было так или иначе эффективно перебросить к театру военных действий силами плохо подготовленных железнодорожных батальонов, где «более трети личного состава были абсолютно неграмотными или малограмотными, а три четверти офицеров не обладали нужными техническими знаниями»{473}.

Проблему мобилизации и развертывания армии усугубляли практически непреодолимые трудности, обусловленные обязательствами России перед Францией и Сербией. Учитывая не столь эффективную железнодорожную систему страны, а также уязвимость войск, развернутых на польском выступе, для возможного захвата в клещи со стороны Восточной Пруссии и Галиции, российское верховное командование на грани веков считало благоразумным в начале военного конфликта вести оборонительные действия и тем временем готовить основные силы; и некоторые продолжали отстаивать эту стратегию в 1912 году. Однако большая часть генералов стремилась нанести сокрушающий удар по Австро-Венгрии (в успехе которого никто не сомневался) и в случае ее вторжения на территорию Сербии (отношения между Веной и Белградом были в то время очень напряженными) помощь последней. И все же Россия не могла сконцентрировать свои силы на южном фронте, так как опасалась возможных агрессивных действий со стороны Германии. В течение нескольких десятилетий после 1871 года считалось, что русско-германская война начнется с массированной и стремительной атаки немцев на восточном направлении. Но когда стали известны подробности Плана Шлиффена, французы начали активно давить на Санкт-Петербург, чтобы тот как можно скорее предпринял наступление на Германию и не оставил их наедине с общим врагом. Страх перед потерей Франции наряду с жесткими условиями Парижа выдавать последующие ссуды только на повышение наступательных возможностей России заставил российских стратегов согласиться с активизацией своих наступательных действий на западе. Все это в последние годы перед началом Первой мировой войны вызвало в генштабе сильнейшие споры между сторонниками различных концепций относительно количества армейских корпусов, которые необходимо развернуть на северном фронте в противовес южному, сноса старых оборонительных фортов в Польше (в которых была сосредоточена большая часть новой артиллерии), а также целесообразности проведения частичной, а не полной мобилизации. Учитывая дипломатические обязательства России, можно понять двойственность ее положения, и это не способствовало созданию отлаженной военной машины, которая должна была обеспечить быструю победу над противниками{474}.