Во-вторых, не столь сиюминутно и драматично, но, возможно, еще более серьезно Великобританию ослабляло постепенное исчезновение превосходства как в промышленном, так и в коммерческом плане, на чем, в конечном счете, и зиждилась военная и имперская мощь островного государства. Несмотря на то что развитые в Великобритании угольная, текстильная и метизная промышленность в этот период демонстрировали рост в абсолютном выражении, их доля в мировом производстве неуклонно сокращалась; а в более современных и важных отраслях — сталелитейной, химической, станкостроительной, электротехнической — британцы вскоре потеряли некогда лидирующие позиции. Промышленное производство, которое в среднем росло ежегодно на 4% в период с 1820 по 1840 год и примерно на 3% с 1840 по 1870-й, в 1875–1894 годах увеличивалось лишь вялыми темпами не более чем на 1,5% в год — гораздо медленнее, чем у главных соперников страны. Такую потерю промышленного превосходства страна вскоре остро ощутила в процессе жесткой конкуренции за клиентов. Сначала британский экспорт потерял свои позиции в промышленно развитой части Европы и в Северной Америке, обычно защищенных высокими тарифными барьерами, а затем и на некоторых колониальных рынках, где приходилось конкурировать с другими великими державами как в коммерческом отношении, так и в плане установления соответствующих тарифов на новых аннексированных территориях. И наконец, позиции британской промышленности оказались ослаблены постоянно растущим притоком импорта на незащищенный национальный рынок. Все это было явным признаком того, что страна становилась неконкурентоспособной.

Замедление роста производительности труда в Великобритании и снижение конкурентоспособности страны в конце XIX века является одной из наиболее исследуемых проблем в экономической истории{438}. Она связана с таким комплексом вопросов, как национальный характер, различия между поколениями, социальный склад, система образования, а также с более конкретными экономическими причинами: нехватка инвестиций, устаревшее оборудование, неэффективная система трудовых отношений, плохой сбыт и т. д. Для исследователя национальной стратегии, где игрет роль сравнительная картина положения в мире, подобные объяснения представляют меньшую важность, чем тот факт, что страна в целом постоянно теряла позиции. Если в 1880 году на долю Соединенного Королевства еще приходилось 22,9% всего мирового выпуска продукции обрабатывающей промышленности, то к 1913 году эта цифра сократилась до 13,6%, а доля в мировой торговле упала с 23,2% в 1880 году до 14,1% в 1911–1913-м. По промышленной мощности ее обогнали как Соединенные Штаты, так и Германская империя. «Мастерская мира» теперь занимала лишь третье место, но не из-за отсутствия роста, а потому что другие росли быстрее.

Мыслящих британских империалистов такое сравнительное снижение экономических показателей пугало сильнее всего — просто потому, что это сказывалось на уровне британского влияния. «Предположим, что отрасль, оказавшаяся под угрозой [иностранной конкуренции], является именно той, на которую опирается система обороны страны, — и что тогда? — задавался вопросом профессор Уильям Хьюинс в 1904 году. — Вы не можете обойтись без металлургии и машиностроения, потому что в современной войне именно они обеспечивают производство и поддержание эффективности армии и флота»{439}. В сравнении с этим конфликты из-за колониальных границ в Западной Африке или будущего островов Самоа выглядели просто ничтожными. Отсюда и заинтересованность империалистов в реформе тарифной политики, отказывающейся от принципов свободной торговли для защиты британских производителей, и в более близких связях с «белыми» доминионами для обеспечения финансирования военного бюджета и создания имперского рынка. Великобритания теперь стала, по словам Джозефа Чемберлена, «утомленным Титаном, [шатающимся] под тяжестью взваленного на него судьбой слишком большого земного шара»{440}. В последующие годы первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр) предупреждал, что «Соединенному Королевству не хватит сил в одиночку сохранить свое место равного по силам в компании США и России, а также, вероятно, и Германии. Нас выдавят более сильные игроки»{441}.

Сторонники империализма, несомненно, были правы с точки зрения долгосрочной перспективы, когда влиятельный журналист Джеймс Луис Гарвин в 1905 году мрачно задавался вопросом, «будет ли империя, отпраздновавшая Трафальгарскую победу в одном веке, еще существовать в следующем»{442}, но тем не менее все они склонны были чрезмерно преувеличивать опасность, якобы грозившую им уже в ближайшем будущем. Металлургическая промышленность и машиностроение потеряли ведущие позиции на отдельных рынках, но нельзя было сказать, что они пришли в совершенный упадок. Текстильная промышленность до 1914 года переживала экспортный бум, который спустя много лет будет назван «бабьим летом» отрасли. Британская судостроительная промышленность, игравшая жизненно важную роль как для королевских военно-морских сил, так и для процветающего торгового флота, все еще сохраняла свои позиции и давала миру в описываемые годы более 60% всего спускаемого на воду тоннажа торгового флота и 33% военных кораблей. Это являлось некоторым утешением для тех, кто опасался, что Великобритания стала слишком сильно зависеть от импорта продовольствия и сырья в военное время. Вместе с тем правда состояла в том, что в случае вовлечения Великобритании в большую длительную войну с участием великих держав стране пришлось бы обнаружить, что значительная часть ее военной промышленности (производство, например, бомб, артиллерии, самолетов, шарикоподшипников, оптики, магнето, красителей) не отвечает современным требованиям и традиционно направлена на локальные колониальные, а не на масштабные континентальные войны. Большую часть рассматриваемого периода армия участвовала именно в такого рода конфликтах. Но случись изнуряющая, затяжная «современная» война траншей и пулеметов, которую некоторые ученые мужи прогнозировали уже в 1898 году, британцы оказались бы не единственными, кому потребовалось бы корректировать свою материальную часть.

Слишком мрачное и обобщенное изображение британских проблем должен предупредить тот факт, что Великобритания в этот период обладала достаточной экономической мощью. Ретроспективно можно утверждать, что «с 1870 по 1970 год история Великобритании представляла собой период неуклонного и практически не прекращавшегося снижения экономической, военной и политической мощи страны относительно других государств с пика процветания и власти, куда привела ее промышленная революция в середине XIX века»{443}; но вместе с тем существует опасность преувеличения темпов этого снижения и игнорирования весьма значительных активов страны, в том числе в неиндустриальной сфере. Она была, во-первых, очень богатой, хотя британское казначейство чувствовало на себе сильное давление в течение двух десятилетий перед Первой мировой войной, так как новые технологии увеличили стоимость боевых кораблей более чем вдвое. Кроме того, увеличение размера электората впервые привело к значительным «социальным» расходам. Но если рост ассигнований на военные и социальные нужды в абсолютном выражении и вызывал тревогу, то лишь потому, что государство «ночной сторож» слишком мало получало средств в казну от налогов с частных лиц и, в свою очередь, тратило очень небольшую долю национального дохода на правительственные нужды. Даже в 1913 году общие расходы центрального правительства и местных органов власти составляли лишь 12,3% ВНП. Таким образом, хотя Великобритания вплоть до 1914 года входила в число стран с самыми большими военными расходами, доля этих трат в национальных доходах у нее была ниже, чем у любой другой великой державы в Европе{444}. И если архиимпериалисты были склонны принижать британское финансовое могущество в отличие от ее промышленной мощи, то первое действительно выглядело весьма внушительным: за пределами Соединенного Королевства к тому времени была инвестирована фантастическая сумма порядка $19,5 млрд., что составляло почти 43% всех иностранных инвестиций в мире{445} и, безусловно, являлось источником национального богатства. Никто не сомневался в том, что Великобритания способна при необходимости оплатить все расходы по ведению крупномасштабной дорогостоящей войны; вопрос заключался лишь в том, а сможет ли она при этом сохранить свою либеральную политическую культуру (принципы свободной торговли, низкий уровень правительственных расходов, отсутствие воинской повинности, значительную поддержку флота), если будет вынуждена все больше и больше национальных ресурсов тратить на вооружение и ведение современной войны{446}. Однако значительные размеры британского кошелька были бесспорны.