подзубри вопросы на крещение, — сказала мама и дала мне книгу с вопросами. Я подзубрил.

— Здорово, что ты будешь на большом собрании. Место, где много святого духа.

На другой день мы пришли на Михайлова. Народу было — тьма. Но при этом, опять же, не давка, не дым сигаретный и не матюкание. Все нарядно-парадные и при этом весело, с улыбками общающиеся друг с другом. Иные обнимались, видимо, встретившись после разлуки. Хотя, как и при любом скоплении народа, ощущалась некоторая кутерьма, но этот дух радостного (без экстаза), дружеского общения, локализуясь над отдельными группками, как бы при этом витал и над всеми. Мама указала мне на седую, но с энергичным, бодро-целеустремлённым лицом женщину, которая готовилась присесть на два-три ряда впереди нас. «Вот это Мария Воронова — настоящая пионерка», — «пионерами» у bf назывались те, кто брали обязательство ежегодно проводить определённый изрядный объём времени в проповедническом служении. К маме подошла Катя Светлова, жена Андрея. Она рассказала в общих чертах о том, как они с мужем прошлым летом побывали на международном большом собрании в Польше. «Там на стадионе тысяч сорок было. Представляешь, такая толпа как встанет песню петь. Э-э-эх!». Катя тоже была уверенной, спокойной и доброжелательной. Речь её была проста и приятна. Она недолго пообщалась с нами и поспешила к кому-то ещё.

Началась программа. В произносимых речах многое мне было известно и понятно, большинство открываемых и обсуждаемых библейских стихов — знакомо. Демонстрации и сценки, подчёркивающие определённые моменты проповеднического служения и христианской жизни иногда казались не очень реалистично поставленными, но основные мысли и уроки, опять же, — просты и понятны.

В перерыве мы с мамой отыскали Андрея Светлова. Внешне я его знал, — это был тот самый парень, черноволосый красавец, что изучал с моими родителями Библию у нас дома года три назад. Андрей, мне показалось, возмужал и как бы ещё больше ушёл куда-то ввысь. Весь вид его говорил о достоинстве и степенности, во всей его фигуре чувствовалась твёрдость, одновременно и отталкивающая, и притягивающая, подкупающая.

Спокойно выслушав от мамы мою историю, он подошёл ко мне, поздоровался и встал сбоку, глядя вместе со мной в пространство холла, где суетились и жужжали радостные люди, иногда бегали дети (их потихоньку останавливали и уговаривали вести себя поспокойнее).

— Игорь, ты изучал с кем-нибудь книгу «Знание» или брошюру «Что от нас ожидает Бог»? — спросил Андрей.

— Нет. Но я сам их прочитал.

— А собрание ты регулярно посещаешь?

— Нет, я ведь в Просцово живу, там нет собрания.

— Я слышал, ты хочешь быть провозвестником?

— Да.

— Здорово. Это приятно слышать, правда. Но тебе надо что-то придумать, чтобы регулярно быть на встречах собрания. Знаешь, ведь в Т… есть группа. Там каждую неделю встречи проводятся. Ты мог бы постараться присутствовать на них? Это было бы здорово.

— Хорошо, я постараюсь.

— Ну и отлично, молодец.

— А кто там, в Т… из братьев? — спросила мама.

— А туда же каждую неделю кто-то из нашего собрания приезжает. Но там есть и местные. Вон, подойдите к Андрею Субботину, он постоянно там служит, он расскажет вам, как и чего; с ним можешь после собрания и брошюру поизучать. Всё ведь по порядку должно быть. J — Бог порядка, ты же знаешь, сестра Галина, — обратился он напоследок к маме с лёгкой усмешкой.

— Знаю, знаю, — посмеялась мама.

Мы отправились к Андрею Субботину. Он был крупный, лет тридцати, с задумчивым, необычным, выразительным лицом. Черты лица были, пожалуй, излишне грубыми, глаза слегка расходились. В нём тоже чувствовалось нечто основательное, но, в целом, мне показалось, он был как-то и закрыт. Нашу историю он выслушал безэмоционально, но очень серьёзно; ко мне отнёсся без всякого панибратства, нейтрально. Голос его был густой, негромкий, внушительно-деловой, интонации — серьёзные и раздельные. Он просто дал краткую информацию. Воскресенье, гостиница «Уют», 9:30.

Мы отправились на вторую часть большого собрания.

Когда собрание закончилось, и мы вышли на улицу, оказалось — вдруг выпал майский снег. Он лежал густым слоем на уже-было позеленевших кустах. Что-то в этом было необычное, чудесное. Воздух дышал свежестью. Я чувствовал себя входящим в новую волнующую, прекрасную жизнь. Мне было счастливо. Папа с мамой, чувствовалось, тоже были счастливы; рады за меня, рады объединиться со мной в истине.

По дороге домой мы зашли в «Колос», маленький магазин в наших дворах и взяли там бутылку «Укромского сувенира» — в то время он был дёшев и вкусен. Я знал, что после конгресса родители обычно приглашали к себе на ужин компанию единоверцев, но в этот день они не пригласили никого. Мы сели за стол втроём. Нам было очень хорошо вместе. Мы смеялись, пили «Сувенир», закусывали каким-то быстрым маминым салатом. Именно в этот момент я вдруг почувствовал, что они стали мне не просто родителями. Теперь они — мои друзья и единоверцы, мои духовные брат и сестра. Не помню, о чём мы говорили. Конечно, и на библейские темы, и на темы христианского собрания, но и о чём-то простом, незатейливом; цитировали любимые фильмы. Я видел, как им хорошо. И видел, что эта радость их не сиюминутна, а основательна, долговечна и нетленна.

Глава 7. Алина.

«И будут двое одна плоть» (Бытие 1:24, Синодальный перевод).

Здесь я подошёл к самому тяжкому моменту моего повествования. Алина. Мне до сих пор трудно самому для себя формулировать всё это. Ибо перед Богом я всегда могу быть честен, и я знаю, что вина моя значительная, но я до сих пор не уверен, насколько далеко она простирается, сделала ли всё возможное Алина, и вовлечены ли в нашу общую вину те, кто вовремя не дали мне внятного совета. В те дни, пребывая в эйфории, я не имел, пожалуй, в голове осязаемого представления, что две мои любви должны неминуемо столкнуться, и что, по сути, единственная значимая и животрепещущая проблема на настоящий момент в том, какой путь (формулу, стратегию, образ действий, настроенность силы и ума, политику) мне избрать, чтобы столкновение это было максимально мягким, и то, что выходило из этого, впоследствии могло выжить, адаптироваться и возродиться.

Как бы то ни было, я был груб, неотёсан и прямолинеен до омерзения. Но и чувствовал, что ничего не могу с этим поделать, видя непреодолимую преграду как в своём, так и в Алинином характерах. Я только отчётливо понимал, что