Алина, мягко говоря, не готова к тем радикальным переменам в нашей жизни, предпринять которые я уже однозначно и бесповоротно решил. Меня унесло уже чрезвычайно далеко, а она барахталась где-то на задворках. Конечно же, она не была из тех, кто был до смерти напуган всеми этими замешанными на ксенофобии байками. Например, один из её близких товарищей по институтской тусовке, Паша Зноев, был, напротив, дико разносторонним «интеллектуалом», сующим нос во всё новое и загадочное (от йоги, индуизма и эсперантизма до, в том числе, «нестандартного» христианства навроде bf), однако ни во что из этого целиком не погружающимся, дабы чувствовать себя в любом окружении и любой нестандартной обстановке вполне себе «рассекающим», спокойным и самодостаточным, себе на уме. Такой подход был, с определённой точки зрения, и оправдан, и разумен, и, кажется, Алина вполне-себе тяготела к нему. Во всяком случае, мне навсегда въелась в память та история про её первую встречу с проповедниками (наверняка bf), ещё в институте. Они подошли к ней в подъезде её дома и спросили, верит ли она в Бога. Вопрос Алину возмутил. Какое дело каким-то там посторонним людям до того, что интимно до святой неприкосновенности?!. (Впрочем, я склонен судить, что возмущение это скорее не от глубокого убеждения, что вера — это нечто очень личное, а скорее от гордости, маскирующейся тем, что человек не способен сам себе признаться, что веры он, по большому счёту, не имеет, а зачем всяким проходимцам знать о серьёзных дефектах совести моей?) Как бы то ни было, идея изолированности и закрытости в смысле религиозного исповедания была для Алины тем, что вполне её в этих вопросах удовлетворяло. Видя мою эйфорию в период изучения и лицезрея, как я превращаюсь в ревностного проповедника, она, тем не менее, нисколько не перечила мне и даже поддерживала, видя, как что-то вливает в меня жизненные силы, даёт быть «на плаву» и даже приводит к чему-то реально позитивному (к примеру, если принять во внимание мой отказ от курения и несомненно формирующуюся во мне непоколебимость в отношении верности, преданности семье и вообще нравственности). Но стать bf в полном смысле слова, — это, пожалуй, перебор. Ведь тогда это чревато, как минимум, полным изменением, так сказать, стиля существования, а, как максимум, моим очень частым отсутствием в семье и, вследствие этого, неизбежной отстранённостью от неё. Преодолеть это возможно лишь тем, чтобы всецело занять мою сторону, а это значит — ломать мировоззрение, в поте лица преодолевать различного рода сомнения и несостыковки в убеждениях, как по мелочам, так и по-крупному. Выходило, что, с её точки зрения, было максимально адекватно, если бы я остался унифицированным, «безобидным» чудаком, и всё.

Но вышло по-другому.

Я предугадывал Алинину реакцию, ибо осознавал всё это на уровне скрытых, внутренних, полуинстинктивных чувств. Предчувствовал и боялся. Я понимал, что не мог проявить здесь слабость и был уверен, что единственное (неважно, верное или неверное) решение здесь было — идти напролом.

Я вернулся тогда в Просцово и почти с порога объявил, что твёрдо и непререкаемо намерен каждое воскресенье уезжать в Т… на встречу местной группы bf. Алина была в шоке. Мы почти никогда не ругались с ней, разве что из-за всё той же пресловутой сладкой воды, которую она в состоянии «гипо» ни за что не хотела пить ни сама, ни из моих рук. В тот же раз вышло жёстко. Алина не соглашалась и повышала голос. Я сидел на кухне, твёрдый как скала, вперил взор в печку, пережидал волнообразные наплывы её эмоций и не изменял суровость лица.

В конце концов, дошло до того, что был поставлен страшный в своей невозможности и невозможный в своей страшности роковой вопрос:

— Игорь, ты меня вообще любишь?

— Конечно, Алин.

— Но ведь выходит, ты Бога больше, чем меня любишь. Так ведь? Вот ответь мне напрямую: кого ты больше любишь — меня или Бога?

И я ответил.

— Если ты так ставишь вопрос, то да, — я больше люблю Бога, чем тебя.

Алина побледнела и отвернулась.

(«Но так же нельзя ставить вопрос. Это абсурдно! Это вопросы разных порядков. Мы существуем благодаря Богу. И всё вообще существует только благодаря ему. Он хозяин всего, и мы нелепые червячки перед ним. Не было бы ни тебя, ни меня, ни Ромы у нас, если бы не он и его воля. И ты пойми: я ведь больше всего в жизни хочу, чтобы и ты тоже любила Бога сильнее, чем меня. Потому что тогда мы вместе будем любить его изо всех сил и любить друг друга, и наша любовь друг к другу от этого только выиграет! Кто так ставит вопрос? Про Бога — это вопрос веры и вопрос жизни, вечной жизни. Про нас с тобой — это вскопать семьдесят раз огород и душа в душу умереть в один день. Что ты вообще сравниваешь? Додумалась. Ультиматум? Да, ультиматум! Потому, что я принял решение. Ты моя жена, и я не ухожу от тебя к каким-то другим женщинам. Но разве я не вправе принимать решения, касающиеся моей веры?»)

Что-то такое из этого я нёс. И это было правильно, но выходило коряво, а главное — я не понимал, что ранят её не мои решения, а моя жёсткость, моя как раз эта безапелляционная ультимативность, уничтожающая доверие к ней, и эти мои чёрствые слова про нелюбовь.

Что ж, я был глуп. Я и сейчас не сумел бы подобрать необходимых и единственно верных слов и интонаций в тот решающий момент. А ведь тогда, пожалуй, и погибла навсегда огромная часть её любви ко мне и моей любви к ней. Это правда. Но что же тут поделаешь? На самом деле, никто из нас не был в большой мере виноват. Мы говорили и действовали, как могли. Мы недостаточно сильно любили друг друга изначально, чтобы проникнуться друг другом, понять друг друга и жить друг другом, то есть быть «одной плотью», как когда-то заповедал жене и мужу Бог.

Глава 8. Т…

«Я объявлю имя Твоё братьям и сёстрам Моим и вознесу хвалу тебе перед собравшимися» (Послание Евреям 2:12, перевод Библейской Лиги).

Папа объяснил мне, как проходит изучение статьи из «tw» на христианских встречах. Одну и ту же статью проходят одновременно по всему миру, обычно в выходные. В течение часа последовательно зачитываются и обсуждаются посредством приведённых