лошадь»; он всегда спрашивал, есть ли у меня время, чтобы привести лошадь. Не могу припомнить ни случая, когда бы он отдавал мне прямое распоряжение. Немалое веселье на ранчо начиналось тогда, когда там выпадал снег: они брали тракторы и сани и гоняли по сугробам. Как — то ночью отелилась одна из коров, и они пришли в такое возбуждение, призывая всех посмотреть на теленка». Когда одна из кобыл принесла жеребенка, «можно было подумать, что родился член королевской фамилии».

С точки зрения же Джерри Шиллинга, это было более глубокое, более темное сновидение, сновидение о почти эдемской невинности и ее утрате. «Поначалу это было действительно прекрасно. У нас с Сэнди был трейлер перед озером — это был первый наш собственный дом. Вы просыпались утром, а к озеру на водопой пригоняли лошадей; Элвис с Присциллой отправлялись на верховую прогулку и мы с ними, затем состоялся завтрак.

Но потом Элвис стал таким занятым, и все это потеряло ощущение радости и веселья. Речь только и шла, что обо всех этих трейлерах и грузовиках: кто получил это, кто получил то. И в конце концов стало казаться, что Элвис увяз во всем этом, во всех этих делах, покупках и раздачах, за которыми не стояло реального смысла. Теперь мне кажется, что отчасти виноваты в этом были наркотики. Думаю, кульминация наступила тогда, когда Элвис как — то ночью появился в нашем трейлере; было 2 часа ночи, шел проливной дождь, а он стоял в проеме двери, напоминая старого ковбоя, с потоками воды, стекающими с его шляпы, с буханкой хлеба в руках! Он сказал мне, что ему нужно съездить куда — то. «Мне нужно, чтобы ты поехал со мной». В конце концов мы приехали к дому того фармацевта в Уайтхейвене, с которым мы были знакомы. Элвису всего лишь хотелось отоварить рецепт — был ли то дарвон, тьюинал, дексамил или пласидилс, я не знаю. Фармацевту было, по — моему, наплевать, он не высказал никаких возражений, ведь это был Элвис Пресли. Дело в том, что Элвис даже не оправдывался. И до того момента он не очень посвящал меня во все эти дела с медицинскими препаратами для сбрасывания веса, как будто не хотел, чтобы я знал. Вот тогда, мне кажется, все и начало меняться».

Все опять начало выходить из — под контроля. Элвис вдруг стал недоступен для Полковника. Запись саундтрека его будущей картины «Clambake» была переведена в Нэшвилл для удобства звезды, но когда она состоялась 21 февраля, звезда снова упорхнула на ранчо после первой же ночи и даже не удосужилась появиться на вторую ночь. Ред, который снова выбирал для него все песни, прикрыл его, сказав музыкальному директору, что у Элвиса простуда, и записав опорные вокальные партии, на которые Элвис наложил свой голос на третью ночь, появившись в студии в ковбойской одежде и чапарехос[36].

Оставалось всего несколько дней до его запланированного отъезда в Калифорнию, и Полковник беспокоился все серьезнее. Его доводил до отчаяния Марти, который погрузился в наркотики и мрачную необщительность, и он в конце концов написал гневное письмо мистеру Лэкеру, фактически отстраняя его от обязанностей старшего. Он все знал о набранном весе от Джо, и он пришел в ярость, когда Элвис наконец набрался храбрости сказать ему то, что он и подозревал услышать от своего мальчика: что ему нужно больше времени, что ему нездоровится, что он не сможет приехать к началу съемок 3 марта. Этому должен быть положен конец, грозно заявил в ответ Полковник; кинокомпании вкладывают огромные деньги в картины и не любят звезд, которые берут деньги и не выполняют своих обязательств. Если он намерен отложить начало съемок, пусть он получит заключение врача.

Вот так на сцене впервые и появился доктор Джордж Никопулос. В воскресенье, 26 февраля, Элвис попытался связаться со своим всегдашним терапевтом, но когда оказалось, что того не удается разыскать, подруга Джорджа Клейна Барбара Литл, которая гостила в выходные вместе с Джорджем на ранчо, предложила доктора Ника — одного из терапевтов в Медицинской группе, в которой она работала.

Никопулос, тридцатидевятилетний отпрыск греческих иммигрантов, владевших рестораном в Аннистоне, штат Алабама, окончил Вандербильтскую медицинскую школу, после того как прослушал полный курс клинической физиологии в Теннессийском университете в Мемфисе. В 1963 году он переехал на постоянное местожительство в Мемфис, где получил место в Медицинской группе — консорциуме врачей, предлагавших пациентам широкий спектр медицинских услуг. Он был внешне мягким человеком и хорошим атлетом (при 150 фунтах веса он играл защитником в футбольной команде «Сьюэни») и имел скромную, неброскую манеру общения и симпатичную внешность, которая хорошо запоминалась из — за копны седых волос, контрастировавшей с его моложавым видом.

«Я не знал, чего ожидать, я не знал, в чем состояла болезнь или проблема, но когда я приехал туда, он жаловался на ссадины, натертые седлом. Последние пару дней они много катались верхом, а ему нужно было быть в Лос — Анджелесе на съемках. После того как я посмотрел его, оказалось, что ссадины были не такой уж серьезной проблемой; я думаю, ему просто хотелось остаться дома еще на несколько дней. Так что мы потратили больше времени на болтовню, чем на лечение ссадин.

По первому впечатлению он показался мне очень вежливым, очень скромным. Он выказывал мне большое уважение. Во время нашего общения он ни разу не назвал меня по имени; он всегда говорил доктор Ник или доктор Никопулос. И он всегда отчитывал всякого, кто, по его мнению, проявлял ко мне непочтительность. В тот вечер он казался несколько подавленным и одиноким; ему просто хотелось поговорить. Даже в окружении всех тех людей он оставался для меня каким — то одиноким человеком. Казалось, что у них нет новых тем для разговоров; все уже было давно сказано.

Конечно, ему доставляло удовольствие говорить о лекарствах и справочнике терапевта и о том, какие симптомы сопровождают такое — то заболевание, а какие такое — то, — я был просто поражен тому, сколько он знал. Как бы то ни было, я дал ему кое — какие мази, чтобы накладывать на больные места, а потом он спросил меня, не мог бы я заехать на обратном пути к нему домой и посмотреть его бабушку. Она простужена, а у нее больное сердце. Я сказал, хорошо, я заеду и посмотрю ее. Когда я был в доме, позвонил один из парней Элвиса и сказал, что он забыл спросить меня