препятствие, неодолимое для тяжелых кораблей, но отнюдь не страшное для судов с высокой осадкой.

Поначалу английская эскадра, занятая одновременным обстрелом Чуенпи и Тайкока, игнорировала китайскую флотилию, но после падения обоих фортов обратила на нее внимание – группа вооруженных пушками ботов двинулась на расправу.

Они еще не подошли на дистанцию выстрела, когда рядом с ними возник сияющий железом корпус “Немезиды”. Пароход обогнал боты, на скорости прибыл к косе и, ткнувшись волнорезом в песок, дал залп снарядами, с жутким воем взлетевшими с носовой палубы. Нил догадался, что применено то самое оружие, некогда интересовавшее Чжун Лоу-сы, – ракеты Конгрива, предтечи которых использовались в битве при Бангалоре. Описав дугу в воздухе, они нанесли сокрушительный удар: джонка, в пороховой погреб которой угодила ракета, с оглушительным грохотом взорвалась, и через мгновенье вся бухта была объята пламенем, китайскую флотилию как будто смело огненным потоком.

На “Кембридже” затрезвонила рында, подавая команду “По местам стоять, к бою!”. Форпосты Тигриной пасти были в руках англичан, и атака победоносных кораблей на следующую линию укреплений – огневые точки Хумэня и острова Северный Вантун, где стоял “Кембридж”, – казалась неизбежной.

Но, как ни странно, корабли отошли к Чуенпи, чтобы забрать ранее высаженный десант.

Видимо, наступление отложили на завтра.

Вечером, проверив, как сипаи и обозники устроились в трюме, Кесри зашел к капитану Ми, и они поговорили о давешнем бое. Порванный мундир капитана, получившего легкую рану мушкетной пулей, был надет в один рукав, забинтованная рука покоилась на перевязи.

– Сочувствую, сэр, – сказал Кесри.

– Не стоит, – ухмыльнулся капитан. – Я так даже рад провести отпуск по ранению в Макао.

Потери британцев, сообщил он, составили тридцать восемь человек ранеными, убитых нет. У китайцев же погибли почти шестьсот солдат и бессчетно раненых. На Чуенпи захвачено и выведено из строя тридцать восемь тяжелых орудий, на Тайкоке – двадцать пять. С учетом пушек на потопленных джонках и прочих, уничтожено сто семьдесят три орудия противника.

– Сипаи себя показали отменно, майор Пратт их превознес до небес.

– Правда, сэр? – Кесри знал, что капитан давно мечтает попасть в победную реляцию. – А вас упомянули?

Ми покачал головой:

– Нет, хавильдар, ни словом.

– Может, позже? Ведь завтра снова в бой.

– Да кто его знает. Говорят, на Полномочного надавили – мол, заканчивай с войной. Кажется, китайскому командованию уже послана бумага с условиями капитуляции. Не удивлюсь, если нас отправят обратно в лагерь, а начальники продолжат бесконечную переговорную трепотню.

Кесри огорченно поежился. Он-то надеялся, что начало полномасштабных действий приведет к скорому завершению всей кампании.

И вот нате вам – следующим утром из Хумэня вышла лодка с белым флагом, направлявшаяся к флагманскому кораблю Полномочного представителя.

Вскоре было объявлено о прекращении боевых действий, бенгальские волонтеры возвращались на Ша Чау.

Всю ночь “Кембридж” впитывал новости и слухи. Но вот размах трагедии уяснился, и взвинченность китайских офицеров и матросов, которых кидало от ярости к глухому отчаянию, достигла предела.

Когда пришла весть о роли “черных чужаков” в бойне на Чуенпи, отношение китайских моряков к ласкарам резко изменилось: былая дружба вмиг улетучилась, уступив место холодности, словно Нил, Джоду и другие были в ответе за содеянное сипаями.

В открытую о том никто не говорил, что было еще хуже. Нилу даже полегчало, когда Комптон обрушился с обвинениями:

– Почему, Нил, почему? Почему твои соотечественники убивают моих, если между нашими народами нет вражды?

– Не надо равнять нас с сипаями, Комптон. Мы – не они. При всем желании, мы с Джоду не стали бы сипаями. Да и зачем нам? Знаете, в Индии они убили народу больше, чем где-либо еще.

Единственной хорошей новостью было известие, что адмирал Гуань жив. Его сочли погибшим при обстреле джонок, но он сумел добраться до Хумэня.

На рассвете поступил приказ адмирала: “Кембриджу” срочно сменить позицию. Едва развиднелось, корабль отошел от острова Северный Вантун и встал возле огневой точки на другой стороне пролива. Команда готовилась к неизбежному бою.

Ранним утром в проливе появились три английских фрегата, и матросы “Кембриджа” заняли боевые посты. Но англичане почему-то развернулись и ушли.

И только позже стало известно о возобновлении переговоров между мандаринами и британским Полномочным представителем.

Вскоре выяснилось, что у англичан имелся еще один повод для прекращения боевых действий: едва начались переговоры, как судно с грузом Ланселота Дента подняло якорь и, миновав Тигриную пасть, направилось к Гонконгу.

Все прекрасно понимали, что за перемирием стоит купец Дент – мохк хау хаак сау, кукловод за ширмой. Разумеется, он щедро проплатил английских военачальников, чтоб обеспечить безопасность своего груза.

– Вот что получается, когда войну затевают торговцы, – с горечью сказал Комптон. – Сотни жизней зависят от мздоимства.

Вечером он совершил ездку через пролив и, наведавшись в Хумэнь, вернулся со сногсшибательным известием: генерал-губернатор Цишань капитулировал, приняв все требования захватчиков, включая выплату компенсации в шесть миллионов серебряных долларов за конфискованный опий. Он также согласился передать англичанам под их базу остров, который те уже давно вожделели, – Гонконг, в китайских официальных бумагах именуемый “Гора Красное Кадило”.

Соглашение о том будет составлено в ближайшее время.

Последствия боя на Чуенпи проявились почти сразу. В одну ночь уйма лодок заполонила гонконгскую бухту, точно мусор, вынесенный вдалеке прогремевшим штормом. Однако это были не те маркитантские лодки, что ежедневно приходили из Коулуна, предлагая провиант, безделушки и другие товары, но сампаны-развалюхи, доверху груженные домашним скарбом – кухонной утварью, циновками, печками и тюками с одеждой. На изогнутых бамбуковых навесах сидели собаки, кошки и куры, а впереди грудились выводки ребятишек с привязанными к спинам досками, чтоб не утонули, если вдруг свалятся за борт.

Казалось, плавучее население прибывает вместе с приливом. Каждую ночь накатывали волны лодочного люда, и Полетт, проснувшись утром, видела, что сампанов вокруг “Редрута” стало еще больше.

Фредди, теперь ежедневно навещавший питомник, был на короткой ноге с новоявленными переселенцами.

– Это мой народ, э? – говорил он. – Моя мать была лодочницей, я вырос среди даньцзя[94].

– Но почему их так много? – спрашивала Полетт. – Чем их привлек Гонконг?

– В Гуандуне очень неспокойно. Лодочный народ встревожен. Оставаться нельзя, э? Говорят, Гонконг отдадут англичанам. Лодочники считают, здесь им будет безопаснее.

Вскоре кое-кто из новичков, перебравшись на сушу, стал где попало возводить лачуги и халупы. Берег, с которого Полетт начинала подъем к питомнику, уже не был безлюден. Сперва в дальнем краю его появилась одиночная хибара, а через неделю вокруг нее выросла целая деревушка. Обитатели ее выглядели миролюбиво, однако Полетт обрадовалась предложению Фредди сопровождать ее в подъеме на холм и приняла его не колеблясь.

Меж тем англичане тоже расширяли свое присутствие на Гонконге. Каждый день туда-сюда сновавшие боты и баркасы доставляли с военных и торговых судов, бросивших якорь в бухте, солдат, матросов, судовладельцев и экскурсантов. Остров наводнили бригады маркшейдеров, измерявших склоны холмов и вбивавших колышки.

Однажды в питомнике появилась группа из полудюжины официального вида мужчин, вооруженных землемерными циркулями и мерными лентами. Они поинтересовались, кому принадлежит участок, и ответ Полетт, что он арендован мистером Пенроузом, их, похоже, удовлетворил.

– Что-то слишком много вопросов, ла, – после ухода землемеров сказал Фредди. – Может, они хотят оттяпать землю?

Полетт будто ударили под дых.

– Нет! – воскликнула она. – Это невозможно!

– Люди говорят, англичане, получив остров, заграбастают все, что им понравится.

Коренные жители острова, коих