за процессией до министерства, куда ее тоже не впустили. Мое настроение было отнюдь не радужным, но это был единственный раз в жизни, когда я порадовался своей хромоте. Я хромал как никогда, и, вероятно, только благодаря этому обстоятельству, после того как все до последнего из собравшихся там людей были отправлены, как выяснилось впоследствии, на передовую рыть окопы, я остался в большом зале совершенно один. После того как весь персонал тоже ушел, я собрался с духом и подошел к работающей там даме и спросил, не могу ли вернуться домой, поскольку я, мол, сильно хромаю. Она, видимо, тоже хотела избавиться от меня и сказала, что ничего не поделаешь, я должен идти домой и больше не попадаться. Получив документы обратно, я быстро убрался из комнаты и, к радости моей семьи, благополучно добрался до дома. Этот эпизод все же подействовал на меня так, что я несколько дней не выходил на улицу.

Кроме того, теперь мне нужно было серьезно заняться поиском подходящей работы. Это было не так-то просто при беспорядке, царившем в городе. Однако мне помог случай. Несколько дилетантов основали русскую оперу, им нужны были деньги, и после того, как я пожертвовал им 2 тыс. рублей, меня назначили директором этой оперной труппы. Это звучит довольно странно, учитывая мою немузыкальность, но я не имел никакого отношения к музыкальной части и, главное, получил трудовую книжку и был принят в объединение актеров. Моя внешность также сильно изменилась во времена большевиков: когда они пришли, я дал себе слово больше не брить бороду, пока не покинут Ригу они или я. Красотой отросшая борода не отличалась, но я носил ее все это время.

Мне хорошо запомнился еще один эпизод, непосредственно касавшийся нас. Однажды, придя домой на обед, я обнаружил, что вся семья взволнована. В сопровождении смотрителя дома в квартиру к нам пришел вооруженный полицейский. Ему было приказано выяснить, почему квартира не освобождена в соответствии с предписанием. Наша латвийская хозяйка и моя жена уговорили мужчину сначала съесть пару тарелок горохового супа, приготовленного для нас. После этого мы еще дали ему несколько рублей, и визит закончился весьма дружелюбной беседой. Полицейский был бывшим царским унтер-офицером, его нынешняя деятельность была ему самому неприятна, и его замешательство дошло до того, что, уходя, он поблагодарил нас за радушный прием и даже забыл свою винтовку, за которой зашел позже. Это была безобидная история, но в целом тогда было ужасно жестокое время. Каждое утро, уходя на работу, я мог видеть стариков, особенно пасторов, которых запрягали в грузовые повозки, и они вывозили мусор под охраной вооруженных латышек. Исчезало все больше и больше знакомых, и ряд их были преступным образом убиты. Тот, кто не жил при большевиках, не может представить себе их безграничную жестокость.

Так или иначе, мне не было знакомо в жизни чувство страха, но должен признаться, что при большевистской власти я испытал жуткий страх, который никогда и нигде не давал мне покоя. И я думаю, что, если спросить даже самого храброго человека под честное слово, он не сможет отрицать, что испытал это чувство.

При этом сами большевики в то время были до крайности трусливы. Линия фронта проходила недалеко от Риги. Там под руководством немецкого генерала барона фон Гольца622 был сформирован отряд, состоящий из балтийских немцев-волонтеров, балтийского ландесвера, латышских частей и, возможно, также из русских. Как часто мы видели, что, когда с фронта приходили какие-либо тревожные известия, большевистские ведомства, а также военные штабы были готовы бежать, а затем, когда опасность отступала, снова брались за свои реформы.

Так мы и жили в постоянной надежде, что большевиков скоро выгонят из Риги или что осуществится какой-нибудь из вынашиваемых нами планов побега. По возможности мы старались пережить это ужасное мрачное время, предохраняя детей и себя от угрожающих опасностей. Лично я держался в стороне от всего, ходил только к своему переплетчику и в театр. Единственная опера, которую мог исполнять наш ансамбль, была Cavalleria rusticana623, и ее давали беспрерывно. Но готовился «Демон»624. Наконец-то наступило время премьеры. Я должен был посетить все органы власти, принести всем билеты на премьеру, а Фриц должен был сделать рекламу. Он нарисовал целую серию рекламных объявлений, они были распространены повсюду и выглядели хорошо. Наконец, появились критические отзывы, и они были такими разгромными, что вряд ли могли быть хуже, даже если бы я сам спел Демона. Писали, что за время войны надо было уже привыкнуть ко всевозможным безобразиям, но такого, как эта постановка «Демона», пожалуй, еще не было. Это не очень воодушевляло, но показам не помешало, потому что обычно гостями были только красноармейцы со своими дамами, не читавшие критику и, вероятно, не привыкшие ни к чему лучшему.

Так постепенно наступила весна. Появилась возможность несколько изменить наше меню. На рынке можно было купить только щавель и крапиву, и я вместе с женой отправился туда с ручной тележкой, чтобы купить их. На фронте также стало оживленнее, над Ригой стали чаще появляться немецкие самолеты, правда, они никогда не сбрасывали ничего, кроме пропагандистских листовок. Но они все равно были опасны, так как орудия, установленные повсюду, вели огонь, и любой, у кого было хоть какое-нибудь огнестрельное оружие, мог выстрелить. Однажды мы стали свидетелями того, как красноармеец, ехавший с нами в трамвайном вагоне, вдруг вытащил револьвер и выстрелил в окно в летящий высоко самолет. Такие обстоятельства часто прерывали наши прогулки. Приходилось прятаться в каком-нибудь арочном проеме, пока стрельба не прекращалась. Но все же утешало то, что все снова зазеленело и ужасная зима закончилась.

Вместе с весной возродилась и надежда на то, что все-таки произойдет какое-то чудо, которое освободит нас и всю страну. Нельзя было назвать правительством тех, кто терроризировал нас все время. Под правительством мы все подразумевали нечто иное, чем жуткая банда, угнездившаяся в Риге под московскими флагами.

С фронта до нас доходили только односторонние сообщения, но носились и втайне обсуждались всевозможные слухи, хотя точно никто ничего не знал. Но люди были настолько измотаны, что не хотели верить никаким слухам, дающим надежду на скорый конец их бедам. Мы чувствовали то же самое, особенно потому, что однажды пережили это в Москве, где большевизму как возможной форме правления пророчили скорый конец, а он становился все прочнее.

Так наступил незабываемый день 19 мая 1919 года. Утром я, как обычно, отправился к Банделоу, жена встала в очередь за