хлебом, а дети, наверное, отправились в школу. Уже по дороге на работу я почувствовал, что происходит что-то особенное. Канонада со стороны фронта, к которой мы привыкли, звучала сильнее обычного, а на улицах царила зловещая тишина. Банделоу, мой хозяин, тоже был обеспокоен и посоветовал мне лучше вернуться домой. Так или иначе, в таком настроении о работе нечего было и думать, и я раньше обычного отправился обратно. Все дети были уже дома, но жены не было. В то время мы жили на Александринен-штрассе, главной улице, ведущей на восток. Вскоре мы заметили странные скопления людей на дороге, красноармейцев и мирных жителей, направлявшихся на восток. Поток людей увеличивался с каждой минутой, и вскоре улица заполнилась людьми, которые двигались в спешке, кто с оружием, кто без, таща за собой в ручных тележках все что можно. Среди них появлялись небольшие организованные группы во главе с комиссарами, которые пытались остановить поток беженцев, но результат был ничтожным. Единственное достижение – самые смелые обстреливали окна, выходившие на улицу.

Один выстрел попал в наше окно, у которого как раз стояли дети, но, к счастью, он прошел так высоко, что не причинил вреда. Наконец домой вернулась Аня, взволнованная всем пережитым по дороге. Но мы по-прежнему не имели ни малейшего представления о том, что происходит. Через некоторое время стало совсем тихо, такое состояние, как перед сильной грозой. И вдруг по пустынной улице проезжает машина, окна распахиваются, из всех окон машут платками, мы не верим своим глазам – немецкая машина! Она останавливается прямо перед нашим домом, и мы видим, как из‐за угла осторожно идут офицер и двое мужчин. Первые немцы, вскоре пришли другие, и все собрались перед нашим домом. Жители высыпали на улицы: звучали восторженные возгласы, появились прохладительные напитки – ликование не имело границ. Но скоро нам велели вернуться по домам, потому что возле фабрики большевики пытались оказывать вооруженное сопротивление. Только после того, как туда прибыли орудия, сопротивление было подавлено. А потом в город вступили храбрые бойцы, освободители Балтии: прусские, баденские, баварские части, балтийский ландесвер, в отважном наступлении вытеснившие большевиков из Риги. Как бились наши сердца при виде их, как мы гордились тем, что именно немцы, несмотря на собственные беды, вернулись сюда в качестве освободителей. Немцы, которых тогда поносили во всем мире, принесли с собой спокойствие и порядок. Они посвятили себя тому, чтобы избавить от чумы большевизма страну, на которую сами больше не имели права после позорного Версальского мира625.

К сожалению, освобождение Латвии не обошлось без больших жертв, но это было важное культурное деяние, которому история воздаст должное.

Для нас это было внезапным счастьем, которое мы в первый момент не могли осознать и за которое обязаны Германии вечной благодарностью. В тот же вечер все наши знакомые собрались у нас, в приподнятом настроении мы поздравляли друг друга. За долгое время это была первая ночь, когда мы снова спокойно легли спать, от всего сердца благодаря Бога за столь неожиданное избавление. Этот день останется для меня незабываемым, как и, думаю, для каждого порядочного человека, пережившего все это. Только одно мучило меня уже тогда – ужасная несправедливость врагов Германии, которые поставили наше дорогое отечество в такое отчаянное положение, снова вторглись сюда и выступили против доблестных воинов, освободивших Балтию, и немцев, и местных жителей, забрав у них плоды их деяний. И здесь коварный Альбион, который безучастно наблюдал, как русские порабощали, лишали гражданских прав и мучили балтийское население, снова положил конец победному шествию войск под руководством немцев, отобрав успех, достигнутый освободителями. Без этого вмешательства Англии, может быть, уже тогда, начав с балтийских стран, белые войска, сражавшиеся с большевиками на других фронтах, могли бы добиться успеха в своей борьбе и одолеть большевизм, который в то время был еще относительно слаб, и в остальной России. От скольких человеческих бед, скольких будущих несчастий смог бы избавиться тогда мир.

Но именно это не устраивало джентльменов, которые хвастались демократией. Сильная Россия, разочаровавшаяся в английском братстве по оружию, стала бы слишком сильным и опасным соседом Германии, измученной героической борьбой против всего мира. Поэтому лучше пожертвовать всем русским народом, мирясь с чумой в Европе, чем подвергаться такой опасности. Таков, полагаю, был ход мыслей этой эгоистичной, беспринципной нации.

Но вернемся в нашу рижскую жизнь. Мой первый поступок после прихода немецких войск был очень прозаичным. Я сбрил свою окладистую бороду, которую отрастил за все это время и которая привела меня в такой вид, что нельзя было показываться перед приличными людьми. Тишина и покой снова вернулись в старую Ригу. После грязи, мусора и неопределенности жизни рижанин мог в полной свободе наслаждаться чудесным маем, улицы оживились, и горожане от всего сердца воздавали должное освободителям. В первые дни благостную картину на улицах нарушали тела убитых большевиков, которые на некоторое время оставили лежать как предупреждение, и, возможно, некоторые семьи оплакивали и жертвы большевиков, и жертвы освободителей. С войсками вернулся и старый профессор фон Соколовский в солдатской форме. Я испытал большое разочарование, когда он вернул мне деньги, которые я дал ему в свое время, почти в полном объеме. За это время они почти полностью обесценились, в чем, однако, я не виноват, но сожалею об этом из‐за господина Брауна, которому они принадлежали. Теперь у нас была одна мысль: «Домой в рейх». Формальности, которые необходимо было уладить здесь, были вскоре улажены, и я получил пропуска для себя и всей семьи. Мне было трудно расставаться со многими дорогими друзьями, которых я приобрел в Риге в это тяжелое время: прежде всего с семьей Пиранц, с которой мы очень подружились, но и с моим переплетчиком, дорогим Банделоу, верной душой, к которому я очень привязался и который сделал нам много хорошего в это время. И даже с нашей хозяйкой-латышкой, у которой мы жили, ведь она вела себя с нами прилично во всех отношениях.

Ликвидировать нашу театральную кассу было очень легко. Я подал кассовый отчет, и довольно крупная сумма наличных, поскольку она состояла из денег большевиков, была просто выброшена в окно за ненадобностью. Между тем наши деньги все еще лежали в незапертом садовом домике в ящике для золы на другом берегу Даугавы. Нам было очень любопытно, что с ними, и, добравшись туда, мы нашли сверток нетронутым и в том же месте, где мы спрятали; он пролежал там без присмотра около четырех месяцев. Должен сказать, что прощание с Ригой