Надо подчеркнуть, что приватизации подверглись не те предприятия, которые были национализированы в 1918–1920 гг. То, что сохранилось после 7 лет войны (1914–1921 гг.) и было национализировано, составляло около трети промышленного потенциала 1913 г., который и сам производил 0,5 % от объема производства промышленности СССР 1990 г. После 1991 г. была приватизирована промышленность, полностью созданная советским народом – в основном поколениями, родившимися после 1920 г. Большого числа отраслей просто не существовало в 1913 г. Об этом идеологи приватизации умолчали, а многие под идеологическим давлением это как будто забыли.

В экономическом, технологическом и социальном отношениях расчленение этой системы означало катастрофу, размеров и окончательных результатов которой мы и сейчас еще не можем полностью осознать. Приватизация была «механизмом», посредством которого были реализованы программы и деиндустриализации, и деклассирования промышленных рабочих. Система пока что сохраняет, в искалеченном виде, многие свои черты. Но уже сейчас зафиксировано в мировой науке: в России приватизация привела к небывалому в истории по своей продолжительности и глубине экономическому кризису, которого не может удовлетворительно объяснить теория. Получив промышленность на полном ходу с годовым запасом сырья и компонентов, частные предприниматели сразу вдвое обрушили объем производства, распродали большую часть оборудования и запасов материалов (нередко ценнейших).

Проект приватизации промышленности разрабатывали и пропагандировали несколько групп ведущих обществоведов. Никакие замечания и предупреждения о негативных последствиях не принимались к сведению. Их аргументом было, что государство как организатор промышленности менее эффективно, чем частный капитал. Это ошибка или подлог. Нигде в мире частный собственник не является более эффективным, чем государство. Эффективность частного предпринимателя и государства несоизмеримы, поскольку у них разные цели и они оцениваются по разным критериям. У частника критерий эффективности – прибыль, а у государства – жизнеспособность целого (страны)[55].

Важная методологическая ошибка (или подлог) разработчиков доктрины приватизации состоит в применении ложных понятий. Приватизация – лишь малая часть в процессе изменения отношений собственности, она – лишь наделение некоего лица частной собственностью на предприятие. Но откуда взялось это предприятие? Оно было собственностью народа (нации), а государство было управляющим этим имуществом. Прежде чем государство могло этот завод кому-то отдать, оно должно было сначала осуществить его денационализацию. То есть оформить передачу завода от хозяина посреднику в сделке. Таким посредником, а вовсе не хозяином, был Комитет, неверно названный Комитетом по госсобственности.

Известно, что главным и самым трудным этапом всего процесса является именно денационализация, ибо она означает изъятие собственности у ее владельца. Тут начинается торг, определяются компенсация и формы выплаты. При этом изъятие собственности вовсе не сводится к экономическим отношениям (так же, как грабеж в переулке не означает для жертвы просто утраты его пальто). Однако и в российских законах о приватизации, и в прессе проблема изъятия собственности замалчивалась абсолютно. Слово «денационализация» не встречается ни разу, оно было заменено специально придуманным словом из новояза – разгосударствление.

Одним этим было блокировано освоение и госаппаратом, и обществом большого мирового массива знания по проблеме приватизации. Ложное понятие искажает представление о реальности. Результат: частная собственность на промышленные предприятия не обрела легитимности, она воспринята населением как грабительская акция. Это нанесло и наносит колоссальный ущерб экономике (в частности, побуждает новых собственников продавать основные фонды, часто за бесценок, и любыми способами переводить выручку за рубеж).

В большом Всероссийском исследовании отношения населения к приватизации (май 2006 г.) сказано: «Самым существенным моментом в экономических, а стало быть, и в социальных, преобразованиях в России в последние пятнадцать лет явилось кардинальное изменение роли частной собственности в жизнедеятельности российского социума. Именно ее утверждение в качестве базовой формы собственности означало переход от одной общественно-экономической формации (так называемый “развитый социализм”) к другой (олигархический капитализм)… Очевидно, что главным инструментом [реформаторов] и в 1990-е годы, и в настоящее время является приватизация. Именно на ее основе была осуществлена небольшой группой номенклатурных чиновников экспроприация собственности государства и денежных средств населения…

Главным итогом приватизации, по мнению опрошенных, стало изменение общественного строя в России – не стало ни свободного, классического капитализма (только 3 % идентифицировали подобным образом общественно-государственное устройство страны), ни социально ориентированного рыночного строя (5 %), ни “народного капитализма” (2 %). Тот общественный строй, который сложился в России, большинство респондентов определяет как олигархический капитализм (41 %) и “криминальный капитализм” (29 %), который не защищает интересов простых людей, а проводимая государством политика не отвечает интересам большинства населения страны (так считают 67 % респондентов)» [188].

Приватизация создала непримиримые противоречия между новыми собственниками предприятий и большинством населения, возник глубокий раскол общества. Уже в 1994 г. вывод исследования был таков: «Нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [292].

Серия опросов показала: воспринимают приватизацию как грабеж 75 % взрослых граждан. Режим Ельцина оскорбил нацию. Промышленность России – не просто богатство нации. Это жертва нескольких поколений на алтарь будущего: заводы были созданы и защищены потом и кровью.

Вот недавняя (2012 г.) оценка реформы 1990-x гг.: «На общественное настроение, возникшее после 1990-х, оказали решающее влияние даже не материальные потери, как бы они ни были велики, а обман… Ограбление со временем может забыться, но публичное унижение – глубокий психологический шрам, который постоянно напоминает о себе. Как писал в этой связи М. Вебер, «нация простит ущемление ее интересов, но не простит оскорбление ее достоинства». Проведенное в мае 2011 г. исследование по общероссийской репрезентативной выборке ИС РАН под руководством М. Горшкова показало: доля россиян, которые считают, что реформы были проведены во благо страны, по-прежнему исключительно мала – всего 6 %» [251].

Утопия постиндустриализма

Доводы в пользу деиндустриализации и приватизации промышленности сводились к тому, что после ликвидации плановой экономики и социального строя СССР Россия войдет в клуб «постиндустриальных стран». В этом убеждали видные обществоведы и близкие к ним публицисты. Академик Н.П. Шмелев сократил срок ликвидации промышленности до 20 лет. В важной статье 1995 г. он так трактует экономические перспективы России: «Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5 % трудоспособного населения (2–3 % в традиционной промышленности и 1–1,5 % в сельском хозяйстве) – значит, это и наша перспектива» [112]. Как могли российские обществоведы принять эти утверждения и их логику?!

Удивляет такой факт: российские обществоведы как будто не знали, что уже в 1980-е гг. в ходе дискуссий о постиндустриализме западные философы, экономисты и социологи пришли к выводу, что «постиндустриальное общество» нельзя считать новой формацией,