«После обеда в покоях короля состоялось совещание, в котором участвовали граф Бисмарк, министр королевского двора фон Шлейниц и я. Встретив фон Шлейница в приемной, Бисмарк в довольно резкой форме сказал ему: он не понимает, о чем союзный канцлер может говорить с королем в присутствии министра королевского двора. В нагретой, душной комнате три часа обсуждалось титулование императора, наименование наследника трона, положение королевской семьи, характер взаимоотношений императора с королевским двором, армией и т. д. Касательно императорского титула Бисмарк признал, что на переговорах баварские депутаты и уполномоченные отказались согласиться с наименованием «император Германии». Ему пришлось пойти им навстречу и без консультаций с его величеством остановиться на варианте «германский император». Данное обозначение, не носящее никакого особого смысла, не удовлетворяло ни короля, ни меня, и мы пытались сделать все возможное для того, чтобы отстоять титул «император Германии». Однако граф Бисмарк продолжал настаивать на своем варианте, доказывая, что он это делает ради единства с Баварией… И в величайшем возбуждении он (король. – Дж. С .) сказал, что ему трудно описать то волнение, которое он испытает завтра, прощаясь со своей старинной Пруссией, которой он был и остается преданным всей душой. Его слова прерывались рыданиями и слезами»175.

«Граф Бисмарк вышел вперед, мрачнее тучи, и сухо-деловым тоном, без малейшего намека на праздничность и торжественность момента зачитал обращение к «германскому народу». Когда он произнес слова «приумножитель империи», я заметил, как по толпе, стоявшей до сих пор молча, прокатился гул. Затем выступил вперед великий герцог Баденский и со свойственным ему непоколебимым спокойствием и достоинством поднял руку и громко крикнул: «Да здравствует его императорское величество император Вильгельм!» Громовое «ура!» по крайней мере раз шесть сотрясло зал, и над головой нового императора Германии ( sic ! – Дж. С .) заколыхались знамена и штандарты, зазвучал “Heil Dir im Siegerkranz” [79] »177.

«Мне до сих пор слышны гневные нотки голоса Бисмарка, когда он вечером 18 июля [80] говорил о бестактной проповеди пастора Рогге (брата графини Роон). Он выбрал такие слова: «Придите сюда, князья, и будете биты» [81] . Не самое удачное выражение. Бисмарк сказал: «Сколько раз я говорил себе – как долго я буду терпеть этого священника? Каждая фраза, произнесенная с престола, должна быть выверена слово в слово. А этот священник болтает все, что взбредет ему в голову». Гораздо менее гневно Бисмарк отнесся к легкомысленному заявлению молодого Шварцбурга (прозванного «Аркадским принцем»), обратившегося к собранию персонажей королевских кровей с такими словами: “Привет вам, собратья вассалы”»180.

«Должна сказать тебе по желанию самой императрицы (королевы), что она ничего не знала ни о введении императорского титула 18-го числа, ни о прокламации. Император настолько не расположен ко всей этой затее, что не хотел говорить о ней раньше времени, и никто не взял на себя смелость проинформировать нас. Конечно, мою свекровь поставили в неловкое и унизительное положение, и она была возмущена. Мне стоило больших трудов успокоить ее. Она призывает меня в свидетели, что ей ничего не было известно до самого последнего дня… Ты пишешь, как ты рада тому, что мы теперь живем в ладу. Но тебе неведомо о тех горестях, которые сваливаются на меня, когда мы не ладим. Я была бы только рада, если бы она позволила мне поддерживать с ней добрые отношения… Мне искренне жаль ее: природа наделила ее таким характером и нравом, что ей удобнее всегда чувствовать себя обделенной и Unbefriedigung [82] , и вся ее жизнь – это сплошные страдания и мучения»181.

«За Бисмарком закрепилась недобрая слава зачинщика всех жестоких репрессалий, к которым нам приходится, увы, здесь прибегать; говорят, будто он намеревается установить в Париже такой же режим террора, какой был при Гамбетте. Поводом для таких предположений служат чудовищные максимы и свирепые посулы, которые он без стеснения произносит здесь и которые его жена повторяет в Берлине… На графа Бисмарка совершенно невозможно полагаться, и его политика настолько конвульсивная, что никто не в состоянии составить себе ясное представление о его взглядах, тем более о тайных замыслах»183.