– Разве вы перестали быть человеком? – спросила Мирослава тихо, не открывая своих чувств, как и учил Бессмертный.

На мгновение Мирославе показалось, что чёрная тьма очей Кощея наполнилась беспросветной тоской, но наваждение прошло, и царь спросил:

– Что, по-твоему, значит быть человеком? – мягкий низкий голос пленил и завораживал.

Мирослава нахмурилась – она хотела казаться Драгославу мудрой и некоторое время молчала, подбирая слова.

– Люди – дети Богов, – наконец ответила Мирослава. – И быть человеком – значит быть достойным своих родителей. Уметь понимать волю Богов, жить в соответствии с их велением и с силой Велеса.

Драгослав, слушая Мирославу, внимательно смотрел на неё: она напоминала ему Агнию. Не своим норовом, нет, – Агния была другой. Нечто неясное в облике Мирославы отзывалось в скованной цепями Мора душе. И то странное чувство, которое на мгновение пробудилось, когда он впервые увидел девушку год назад, вновь озарило вечный мрак. Но вместе с тем чувством вернулись и другие, будто напоминание о былом – о безвозвратно утерянном.

– Нет, Мирослава, – наконец ответил Драгослав. – Быть человеком – значит чувствовать. А мне неведом даже страх.

Драгослав поднялся и, подойдя к удивлённой Мирославе, протянул ей руку. Смущённая и сбитая с толку волхва взяла ледяную ладонь Кощея и встала. Драгослав внимательно смотрел в голубые, как у Агнии, глаза, не отпуская девичей руки.

– Я хочу узнать, могу ли я стать человеком вновь, – тихо проговорил он, не опуская взора.

Мирослава еле кивнула. От нахлынувших чувств кружилась голова и подкашивались ноги – царь впервые был так близко. То, что случилось дальше, перевернуло мир ворожеи. – Драгослав наклонился и поцеловал её.

Теперь она точно выполнит любое его веление.

* * *

– Раз, два, три, четыре… Посчитаем в сыре…

– Довольно! Ты хоть иногда можешь молчать?

Борислав хмуро посмотрел на сердитого Ратибора, который вместе с Иваном шёл по улице следом. Серая мгла следила за витязями, клубясь подле обшарпанных домов, прячась у заборов палисадников, низкорослые деревья которых украсил иней, мерцая белёсыми, не знавшими сна глазами.

– Если я буду молчать, то отдам ум Сварогу! – громким шёпотом возмутился Борислав. – Была бы моя воля, вообще на улицу б не выходил.

– Годогост говорит, что мы должны сохранять силу духа, – ответил Иван.

– Мне бы просто дух сохранить, – поморщился Борислав. – А когда идёшь в тишине, а вокруг…

Тьма у ближайшего дома шевельнулась, обдав холодом и сверкнув стальными очами.

– Давай лучше про сыр, – перебил Бориса Ратибор, ускорив шаг.

Борислав кивнул и, озираясь, тихо забубнил. Ратибор и Иван шли следом. Улица была неширокая и бедная – деревянные дома жались друг к другу под мглистым небом. Большинство ставен было закрыто – несмотря на тяжёлое полуголодное время, сварогины не скупились на золотой огонь даже днём – навьи не жаловали яркий свет, а вот заглядывать в окна любили.

Борислав подвёл друзей к невысокому покосившемуся дому, сквозь щели резных ставен которого пробивался свет, и, остановившись, проговорил:

– Вот мы и пришли. Матушка Агафья дома. – Борис посмотрел на друзей и, оглянувшись – не увязались ли следом навьи, – поднялся по ступеням крыльца и постучал.

Дверь открыла невысокая полноватая женщина в платке и, пугливо озираясь, пропустила гостей в сени: в полутёмном доме витал запах недавно приготовленного обеда, свежего хлеба и топящейся печи – душный воздух был тёплым.

– Хвала Богам, за вами не вплыло тумана, – говорила Агафья. – Прошлый раз, когда одна навь явилась, думала всё – погибнем. Еле изгнали, великая Свагора, – причитала, пока витязи снимали плащи. – Так страшно жить стало, – сложила у груди руки. – Думаю, даже Богам неизвестно, что с нами будет…

Ратибор взглянул на полненькую женщину – теперь ясно, в кого Борислав. Его мать была такой же круглолицей, как и он, с искренним добрым взглядом.

Борислав представил матери Ивана и Ратибора.

– Идёмте, дорогие гости, – не умолкала Агафья. – Вот, умойтесь, – заботливо указала на умывальник, стоящий подле входа в горницу. – Я уже обед на стол поставила. – Агафья, бросив взгляд на покорно моющих руки витязей кивнула, и, открыв дверь в соседнюю коморку, громко произнесла: – Маруся! Любляна! Ваш брат вернулся с гостями! Несите соленья, да и хлеб тоже! Сегодня у нас гости, не морить же их голодом!

– Мам, разве хлеба не достаточно? – из кухни выглянула Маруся – худая юркая девчонка с длинной косой.

– Не достаточно! Я же сказала, сегодня мы устроим пир! – подбоченилась Агафья, и Маруся, кинув смущённый взгляд на замерших витязей, скрылась в дверях. – Надо же хоть чему-то радоваться… – вздохнула Агафья. – А то и помрём до того, как соленья прошлогодние прокиснут… Всё на чёрный день оставляю.

– Сейчас в погреб спущусь, – послышался Марусин голос.

– А вы что ещё стоите как не свои? – Агафья обернулась на Бориса, Ратибора и Ивана. – Проходите, не топчитесь! – указала на дверь.

Борис сконфуженно прошёл в большую горницу – комнату с тремя окнами, между которыми стояли высокие деревянные шкафы, и крытым белой скатертью столом в центре. Борислав неловко оглянулся на проследовавших за ним друзей – просил же матушку обращаться с ними как с почётными воинами, а не как с неразумными детьми! Но разве мать его слушала…

– Всё хорошо, – улыбнулся Ратибор и положил на плечо смущённого Бориса руку. – Я бы очень хотел, чтобы у меня была такая матушка, – прошептал, покосившись на дверь, из-за которой всё ещё доносились указания Агафьи своим дочерям. – А у меня никого нет… – сказал он грустно и проследовал к столу.

Борислав растерянно смотрел на Ратибора и, решившись, подошёл к другу:

– У тебя есть мы! – улыбнулся он, и Ратибор согласно кивнул. Оба витязя сели за стол.

– Да, – подтвердил Иван и сел рядом. – У тебя есть мы, – кивнул витязь и, переведя взгляд на Борислава, сказал: – Матушка у тебя хорошая.

– Ну всё, Любляна опять хлеб в печи передержала, – вошла, сокрушаясь, Агафья. – Вот достанется кому-то хозяюшка! Вечно воро́н считает!

– Мам, – насупилась Любляна и прошла в горницу следом. В отличие от Маруси, Любляна была сложена так же крепко, как и мать.

Любляна поставила дымящийся хлеб на стол, и Ратибор ощутил, как, оказывается, голоден. И как давно он не ел по-настоящему – в кругу семьи и близких.

Любляна села, но Агафья продолжала стоять подбоченясь, глядя на дверь и ожидая, когда Маруся вернётся из погреба. Наконец явилась Маруся с плошкой солёных огурцов и помидоров, поставила угощение на стол и села рядом с матерью. Соленья, суп из кислой капусты и свежий хлеб смотрелись как настоящие сокровища. В казармах давно давали неясную похлёбку и краюшку.