Императорскому выезду соответствовала и многочисленная свита, дорожные коляски которой были украшены драгоценными излишествами невиданной доселе простыми галлами красоты. Разнообразные статуи, бюсты и прочие предметы, произведенные из серебра, золота и слоновой кости с драгоценными каменьями разных цветов и оттенков, а также стекло и хрусталь, представляющие художественную ценность, чтобы не подвергать излишней тряске и толчкам в повозках, несли на руках императорские рабы, изящный вид которых подчеркивал богатство их хозяина. Легкие и проворные нумидийцы, выбранные на время из вспомогательных манипул седьмого сдвоенного тарраконского легиона, расквартированного в Испании, одетые в широкие пестрые халаты, шествуя в авангарде пешим порядком, расчищали звонким свистом и плетьми дорогу от зазевавшихся местных жителей и перегринов, жаждущих во что бы то ни стало попасть во внимание императорских особ.

Следом за пешими нумидийцами, гарцуя на лошадях испанской породы, выступала целая когорта преторианских гвардейцев, для легкости в передвижении одетых только в подпанцирные утепленные парадные мундиры. Все они были крепкие и рослые, сплошь светловолосые германцы, составляющие костяк северовской преторианской гвардии, подобранные за заслуги и личную отвагу из дунайских легионов. Сверкая золотыми браслетами на запястьях и серебряными фалерами на груди, они обеспечивали круглосуточную охрану всей процессии. Центурионы, по реформе любимого ими императора Севера, получившие право на ношение белых одежд во время легионных шествий, выделялись среди остальных преторианцев, облаченных в императорский пурпур, а принципалы, также обладающие теперь правом носить золотые кольца на пальцах, сверкали ими, будто сенаторы или знатные всадники. Любимые пажи императрицы ехали в масках, чтобы защитить лицо от студеного ветра. Они плотным кольцом окружали повозку, следовавшую впереди императорской, на постаменте которой стояла в полный рост золотая статуя усопшего от старости и болезни в возрасте 65 лет в британском Эбораке самого императора Септимия Севера, чью алебастровую урну с прахом везла в Рим его жена Юлия. Урну ожидало торжественное захоронение в гробнице Антонинов, что за Марсовым полем на правом берегу Тибра.

Императорская повозка, предназначенная для длительных путешествий, была похожа скорее на передвигающуюся крепостную стену с бойницами, чем на элегантный дорожный экипаж. Погонщики мулов легко справлялись со своей работой, обмениваясь между собой жестами и знаками, и, если требовалось, обрывистыми фразами, но без лишнего шума, дабы не тревожить покой светлейших матрон. Неожиданно громко, по-военному, с гортанным надрывом центурион сообщил по команде, что на пути к Вечному городу пройден очередной каменный миллиарий, торчащий серым столбом у обочины. Лошадь под гаркнувшем гвардейцем от испуга резко подала вперед, угрожая сбросить наездника, но центурион зацепился левой рукой за высокое «рогатое» седло, с хрустом выгнул спину и удержал равновесие, вонзив в землю большой бронзовый наконечник восьмифутового копья с вогнутыми краями. Нащёчники на шлеме центуриона не были плотно прижаты ремешками к лицу. Наоборот, они были щегольски откинуты на затылок, поэтому при резком толчке котлообразный серебряный шлем, отделанный двойной широкой бровью, сдвинулся и уперся ему в переносицу.

В то же самое время в повозке императрицы отворились ставни в центральном окошке, и из-за шёлковых занавесок показалось лицо совсем молоденькой девушки. Центурион быстро поправил шлем и, подведя лошадь ближе к повозке, напряг слух в ожидании высочайшего повеления. Он хорошо слышал, как рабыня-служанка Юлии Домны сообщала августейшей матроне, что отметка в 28 левгов пройдена. Служанка снова вопросительно посмотрела на центуриона. Он понял, что от него хотят, и прокричал:

– По-нашему, по уставу, значит, 44 римских мили ровно осталось до Лугдуна, к вечеру будем на месте.

Грубоватый акцент, свойственный жителям северных провинций и Паннонии, легко улавливался римлянкой с юга. Девушка продолжала безмолвно смотреть на охранника, желая услышать дальнейшие пояснения. На её лице центурион не замечал ни намёка на улыбку, ни доброго расположения, и поэтому продолжал:

– Новая дорожная мера, левга, равная полуторам римским милям, обязательна с недавнего времени в регистрациях почтовых книг имперских дорог только в трёх Галлиях и обеих Германиях по указу божественного Севера по мотивам императорской целесообразности…

Центурион командным голосом чеканил слова до тех пор, пока створки окна не закрылись наглухо. Он облегченно перевел дух, довольный своей находчивостью, и направил лошадь к обочине, где совсем рядом на пригорке стояли толпой молодые женщины. Они весело смеялись, обступив плотным кольцом самую озорную среди них, которая, жестикулируя, обратила свой пристальный взор в сторону центуриона. Гвардеец понял, что смеются именно над ним и, поёрзав в седле от нерешительности, на всякий случай снял с головы шлем, чтобы проверить крепление поперечного гребня и перьев. Всё было в полном порядке, и ему захотелось применить крепкую народную латынь, но усилием воли он подавил сиюминутный гнев, поскольку будучи глубоко суеверным римским гражданином, испытал страх, что Боги, услышав его ругательные слова, проклянут его и накликают несчастье на всех, кто его услышит.

Центурион снова посмотрел на толпу молоденьких женщин, но никто из них уже не смеялся. Все как завороженные смотрели на широкоплечего всадника в белом плаще с капюшоном. Длинные светлые волосы, спадавшие волнами до плеч, почти закрывали мощную оголенную шею воина, на которой сверкала золотая крученая гривна на манер древних британских кельтов. Грудь центуриона была увешана наградами: пять крупных фалер, выполненных из покрытого золотом серебра, были получены центурионом ещё в бытность его простым солдатом. Одет он был в короткие штаны-бракки и обут в кожаные высокие ботинки, к которым были приделаны бронзовые шпоры. Лошадь под ним была невысокая, хотя и выносливая. Всадник сидел на ней, уверенно держась в «рогатом» кожаном седле, чуточку подогнув колени, чтобы ноги не касались земли.

Центурион мог легко для острастки припугнуть плетью толпу праздных женщин и в первую очередь насмешницу, а то и приказать подчиненным преторианцам спешно созвать местных старост и сурово указать им на ненадлежащее исполнение высочайшего повеления по оказанию усопшему императору великих почестей со стенаниями и слезами. Однако он ничего этого не сделал. Траурная процессия медленно продолжала свой путь, а центурион, осадив лошадь, остался на обочине, удерживая под мышкой шлем, ярко-красный гребень которого был изготовлен не из конского волоса, как у большинства сослуживцев, а из перьев диковинных птиц, коих местным жительницам – обладательницам галльских петухов – доселе видеть не приходилось.

После четырех лет беспокойной службы в Британии у Адрианова вала центуриону императорской преторианской гвардии по имени Ульпий Квинтиан впервые пришлось увидеть женщин, чей внешний облик так напомнил ему его далекую родину. Они были одеты в длинные, спускающиеся почти до пят платья с крупными складками, поверх которых, чтобы было теплее, они надевали еще и платья без рукавов, но короче, чем нижние, и, как было принято, из более тяжелой материи. Обувь была войлочная, как и шапочки на их головах. Все женщины имели на плечах платки, сложенные по диагонали и завязанные на груди узлом. Платья были подпоясаны тонкими шнурами. Почти так же в хмурые дни ранней весны носили одежду красивые паннонские женщины с его родины, на которых нередко женились отслужившие свое римские ветераны-колонисты, а с тех пор, как на Палатине обосновался обожаемый солдатами Север, и сами римские легионеры.