class="p1">Подумав над смыслом только что произнесенной фразы, Бао-юй встал, подошел к столику, взял кисть и написал гату:

Ты постигаешь – я постигаю,

Ум постигает – душа постигает,

Кто бытие и ничто постигает,

Тот, несомненно, и все постигает,

Если ж не скажешь, что он постигает,

Все же он твердой ногою ступает.

Бао-юй понимал смысл того, что написал, но опасался, что его не поймут другие, поэтому в конце гаты он приписал арию на мотив «Вьющаяся травка». Прочитав еще раз написанное, он словно почувствовал облегчение, вернулся в постель и уснул.

Между тем, когда Бао-юй ушел от Дай-юй, полный какой-то мрачной решимости, она под предлогом необходимости повидать Си-жэнь, пришла следом за ним.

– Он уже спит, – сообщила ей Си-жэнь.

Услышав это, Дай-юй собралась уходить.

– Подождите, барышня, – с улыбкой удержала ее Си-жэнь. – На столе лежит листок бумаги, поглядите, что на нем написано.

Она протянула Дай-юй только что написанную Бао-юем гату. Дай-юй прочла и сразу догадалась, что Бао-юй писал гату в приступе негодования. Ей хотелось смеяться, но она только вздохнула и сказала Си-жэнь:

– Это просто шутка, ничего серьезного здесь нет.

Она взяла листок и удалилась в свою комнату, а на следующее утро прочла гату Бао-чай и Сян-юнь. В ответ на это Бао-чай прочитала стихотворение:

Нет и тебя,

    если меня нет на свете.

Следуешь тем —

    будут непоняты эти.

Лучше бродить в четырех сторонах,

    все забывая запреты.

Сколько встречал ты в безбрежности мира

    радости, грусти, скорбей!

Скольких назвал бы в людской суете

    близких, родных и друзей?

В прежние годы ты жил в суете,

    что же тебя занимало?

Новое время пришло,

Вспомни прошедшее – все позади

    и занимать перестало.

Окончив декламировать стихотворение, она еще раз прочла гату, а затем проговорила:

– Это я во всем виновата. Вчера я прочла ему одну арию, а он воспринял ее не так, как следовало. Слишком уж мудрены и заумны эти даосские книги, стоит их почитать, как сразу меняется настроение. Если у него действительно появились такие мысли, как он здесь излагает, то это не иначе как из-за той арии. Я всему главная виновница!

С этими словами она разорвала бумагу в клочки и, передавая их служанке, велела немедленно сжечь.

– Зря порвала, – заметила Дай-юй. – Надо было сначала поговорить с ним. Пойдемте, я уверена, что заставлю его отказаться от всех этих глупостей.

Они втроем пришли в комнату брата.

– Бао-юй, я хочу кое о чем спросить тебя, – первой начала Дай-юй. – Ведь самое дорогое – это драгоценный камень – «Бао», а самое твердое – это яшма – «юй». Теперь скажи, что есть у тебя дорогого? Что есть у тебя твердого?

Бао-юй растерялся и не знал, что ответить.

– Эх ты! – засмеялись девушки. – Сам такой глупый, а берешься толковать изречения мудрецов!

Сян-юнь захлопала в ладоши и воскликнула:

– Бао-юй плоиглал!..

– Вот ты говоришь, – продолжала между тем Дай-юй, – что

Если не скажешь, что он постигает,

Все же он твердой ногою ступает.

Это, конечно, хорошо, но только мне кажется, что мысль не закончена, и я бы добавила еще две строки:

Если же он и ногой не ступает,

Чистым он только тогда и бывает.

– В самом деле! – воскликнула Бао-чай. – А я только сейчас это поняла. Когда-то шестой глава южной даосской секты, по имени Хуэй-нэн, искал себе наставника и прибыл в Шаочжоу. Здесь он узнал, что пятый глава секты, по имени Хун-жэнь, находится на Хуанмэй[98]. Он отправился туда и стал служить Хун-жэню под видом монаха-повара. Когда пятый глава секты захотел подобрать себе преемника, он приказал каждому монаху сочинить по одной гате. Праведник Шэнь-сю прочитал первым:

Пусть будет тело

    деревом прозренья,

Душа – подставкой

    светлого зерцала.

Всегда, всегда

    усердно отряхайся,

Чтоб мира пыль

    нигде к ним не пристала.

В это время Хуэй-нэн на кухне толок рис в ступе. Услышав эту гату, он заметил: «Прекрасно-то прекрасно, но только мысль не закончена». И сам прочитал гату:

Не может древом

    стать прозренье-бодхи,

Подставки нет

    у светлого зерцала.

Но если вовсе

    нет таких предметов,

То как бы к ним

    мирская пыль пристала?

После этого пятый глава без всяких возражений передал ему свою рясу и патру. Так вот, – заключила Бао-чай, – твоя гата похожа на гату Шэнь-сю, но только ты не понял ее сути. Так не лучше ли тебе вообще не заниматься подобными вещами?

– Раз он не может ничего ответить, значит он проиграл, – засмеялась Дай-юй. – А теперь неудивительно, если он что-нибудь ответит. Пусть он отныне не занимается и не рассуждает о премудростях учения Будды. Куда уж тебе браться за толкование мудрейших изречений, когда ты не знаешь даже того, что прекрасно известно нам! – закончила она, обращаясь к Бао-юю.

Когда Бао-юй писал гату, ему казалось, что он все прекрасно понимает. Ему и в голову не приходило, что Дай-юй может задать вопрос, на который он не в состоянии будет ответить. А тут еще и Бао-чай для сравнения привела цитату из «Изречений известных монахов»! Бао-юй никогда не представлял себе, что сестры обладают такими глубокими познаниями.

«По своим познаниям они оставили меня далеко позади, но, несмотря на это, сами еще не прозрели, – подумал он. – К чему же мне ломать голову?»

Он улыбнулся и сказал:

– Кто занимается толкованием мудрых буддийских изречений? Я просто баловался.

С тех пор между Бао-юем и девушками восстановились прежние отношения.

В то время, когда происходил этот разговор, вошла служанка и сообщила, что государыня Юань-чунь прислала из дворца фонарь, на котором наклеена загадка, и что всем велено отгадать, после чего каждый сам придумает по одной загадке и отправит во дворец. Услышав об этом, девушки и Бао-юй сразу поспешили к матушке Цзя.

В комнате матушки Цзя они увидели дворцового евнуха, который держал в руках четырехугольный фонарик, обтянутый белым флером и специально приспособленный для того, чтобы на него наклеивали загадки, и все стали читать загадку, намереваясь после этого приступить к разгадыванию.

– Барышни, – обратился к ним евнух, – кто из вас разгадает, прошу не говорить