ходе взаимодействия благодаря этим историческим процессам, но и сами вносят вклад в их динамику. Долгосрочное обитание в городах, на землях и территориях, сложные сети коммуникации, длительное развитие форм повседневной жизни и ритуалов играют столь же важную роль в человеческой истории, как и локальные контингентные обстоятельства, и непосредственные действия.

Тесные отношения между историей стран и историей Земли уже некоторое время находятся в центре многочисленных концептуализаций и цивилизаций. Развитие этих понятий, их особая история, их формализация, структурирование и распространение также являются ключевыми элементами в формировании мир-систем.

Мир-системы – это связная, мощная сила, разворачивающаяся на больших территориях посредством экономических, социальных, политических и культурных структур и взаимодействий. Они действуют на очень высоких уровнях связности и разворачиваются в масштабах, намного более крупных, чем входящие в них индивидуальные элементы. Они целостны: структурируемые ими границы, а также потоки энергии, деньги, идеи, язык, социальные классы и ранги, закон, население и власть, характеризующие каждую мировую систему в ее особом развитии, формируют законченные системы, действующие как сложные сущности.

Аукцион цветов в Алсмере, лаборатория. Амстердам, Нидерланды. 1998.

Фото: Армин Линке

Теплица. Эль-Эхидо, Испания. 2013.

Фото: Армин Линке

Социальное конструирование времени и пространства развивается путем быстрых трансформаций, последовательности различных динамических изменений, в которых различные формы документации и различные практики власти оказывают влияние на всю систему целиком. Мир-системы развиваются посредством переломных точек, через переходы, которые переводят систему с одного уровня сложности и связности на другой. Это сложный процесс, оставляющий следы стратификации в языке, социальных отношениях, идеях и ритуалах. Он также оставляет после себя материальные формы: замысловатую геометрию городов, памятников, полей и инфраструктуры, которые поддерживают особую форму мир-системы, переносятся из одной мир-системы в другую. Памятники, документы и технологии являются их материальными записями. Чтобы расшифровать их, людям необходимо концептуализировать собственную историю в ее связи с историей планеты.

«Обсерватория антропоцена» – проект «Территориального агентства» (Джона Палмезино и Анн-Софи Роннског), Армина Линке и Ансельма Франке.

См. также: Антропоцен; Капиталоцен и хтулуцен; Устойчивость; Изгнания; Вымирание; Hacking Habitat.

Джон Палмезино и Анн-Софи Роннског – Territorial Agency и Армин Линке

(Перевод Ольги Дубицкой)

Общая экология[98]

Наш век характеризуется возникновением новой исторической семантики: появлением экологии. Едва ли найдется область, которая не может считаться ее предметом, едва ли существует область, не доступная экологическому переосмыслению (Hörl, 2013a). Такое расширение экологии сопровождается поразительным сдвигом в значении самого этого слова. Происходит постоянная денатурализация этого понятия: если прежде оно было политически и семантически ориентировано на природу, то сегодня оно практически взывает к «экологии без природы» (Morton, 2010b), начиная занимать области, внеприродные по определению (Fuller, 2005; Goddard and Parikka, 2011). Теряя это измерение, понятие также избавляется от ограничивающего его набора иммунополитических коннотаций и от связей с догмами близости, непосредственности, нетронутости, собственного, дома (Derrida, 1998; Neyrat, 2008), короче говоря, с догмами, которые, подобно призракам, преследовали экологию и ретерриториализировали понятие о ней (в силу происхождения от греческого oikos и проблематичного логоцентрического наследия), начиная с его генезиса в XIX в. Эта историко-семантическая переориентация начинает отдалять экологию, обобщая ее, от того, что Батай назвал ограниченной экономией (Bataille, 1988; Батай, 2003; 2006). Экология как таковая стала центральным шифром великой трансформации в политике концептов и теорией, обозначающей наш постчеловеческий вызов: общую экологизацию мышления и теории.

И все же – в чем состоит концептуальное ядро этого движения к экологизации? Реакциями на какой набор проблем являются общая экологизация и появление нового экологического образа мыслей? Ведь именно с ними мы имеем дело.

Прежде всего, всеобщий характер экологии и формирование новой экологической парадигмы, охватывающей все виды существования и области бытия, обозначают двусложное изменение в политике различия, и это имеет особенное значение в текущей ситуации. Они выражают переоценку отношений между техникой и природой и в то же время между техникой и смыслом. Таким образом, они принимают в расчет огромный разрыв в истории рациональности и смысла, ставший следствием нашего перехода в новое технологическое состояние (Hörl, 2015). Наконец – и это то, что служит целью данного движения, – общая экологизация описывается с точки зрения власти. Этого требует новый аппарат захвата, именуемый инвайронментальностью (Foucault, 2008; Фуко, 2010; Massumi, 2009). Власть в нем экологизируется посредством медиатехнологий, основанных на инфраструктурном распределении, и начинает действовать экологически[99]. В то же время расширение экологии в ее самых радикальных формах, фундаментально переосмысливающее мышление и теорию, также представляет собой критику этого нового аппарата захвата.

Если с точки зрения истории понятий и дискурсов концепт экологии первоначально и в течение долгого времени обозначал иное для техники и сознания, то теперь в разделении между природой и техникой он начал производить перемену мест. Он распускает швы, соединявшие его с природой. И крайне важно, что это происходит параллельно (или, может быть, как его результат) фундаментальному устранению самого этого различия, которое в XX в. уже больше не постигается проверенным временем аристотелевским способом на стороне природы. Дополнение природы техникой больше не кажется в нее вписанным, а гарантия собственных целей уже не представляется ограниченной и управляемой ею. Как единое целое, инструментальная логика средств и цели, которую должна была воплощать техника, долговременная телеологическая рациональность, как бы выражающая ее суть, и, по существу, весь западный порядок телеологии – назовем его онтотелеологией – был потрясен до самых оснований, разрушен именно эволюцией самой техники. Присущее технике становление технологическим, полным ходом происходящее в тотальной кибернетизации всех способов существования и областей бытия в XX в., рассвет новой эпохи технического, ознаменованный на всех уровнях, от микро до макро, появлением новых машинных ассамбляжей (Simondon, 1989), где техника становится немыслимой ранее средой всякого существования, – все они радикально демонстрируют, что не существует каких-либо заранее данных целей. Техника даже оказывается абсолютным агентом этого отсутствия (Nancy, 2003; Hörl, 2013b). Природа теперь также подчиняется технике. Возникает именно сущностная техничность природы, технологическое или, точнее, кибернетическое естественное состояние (Moscovici, 1968). Геологи наблюдают даже генезис техносферы в дополнение к ранее существовавшим лито- и атмосфере (Haff, 2014). На входе в технологическое состояние, где сосредоточена эта великая историческая мутация, концепт экологии подвергается плюрализации и диссеминации; он определяется и собирается в понятии общей экологии (Guattari, 2008; 2013; Гваттари, 2019; Gibson, 1986; Гибсон, 1988; Bateson, 1972; Бейтсон, 2000); вскоре он охватит все области существования и наконец трансформируется в техноэкологию. Он становится ведущим понятием детерриториализации