— Батрака нету!

— Где?

— В Кукучяй, к родителям отпустил. Маменька его родила. Отнес свеженинки на пасху и еще не вернулся.

— Врун в день дураков!

— Видит бог...

— Замолчи. Пойдем в дом. Я те сам покажу, дьявол проклятый, где у тебя деньги под подушкой лежат! — прошипел Тадас Блинда в ярости и ткнул дулом револьвера старика в загривок. Так и так пути назад нет. Так и так завтра эти шутки боком ему выйдут. — Шевелись, старая развалина!

— Микасе! — завопил Блажис не своим голосом, потеряв последнее самообладание. — Микасе, открой!

Тогда Блинда ударил ногой в дверь и... увидел Микасе в одной сорочке.

— Чего надо, папенька?

— Триста литов принеси. Человек за долгом пришел. От нашего Пятраса.

— Тогда в дом зови... Пускай гостем будет.

— Живей, телка старая! У человека времени нету!

— Я не знаю, где деньги лежат, папа. Иди и сам возьми.

— Змея! Врунья! Мамаша!

Но мамаша уже была тут как тут, высунула дрожащими руками из-за двери кожаный кошель — дороги деньги, но жизнь мужа еще дороже...

Цапнули кошель старик, Микасе и Рокас. Рокас оказался проворнее:

— Завтра вечером сдачу принесу!

И толкнул разбойник Блинда старика изо всех сил в дверь и услышал, пятясь, как Блажис рявкнул на свою бабу:

— Сумасшедшая! Что ты натворила!

— Сладких снов тебе, кабан! — сорвалось у Рокаса, но он даже сам себя не услышал за лаем Саргиса.

Сердце рвалось выскочить из груди, когда Рокас прибежал в березняк и стал сдирать с себя цыганскую одежду и надевать свою будничную, когда потом бежал, согнувшись, по ложбинке в Рубикяй, в самый темный ельник, когда упал на землю и прислушался. Весь мир был полон этим радостным перестуком... Разбойник Блинда ликовал. Хоть разик дядя Блажис в дураках остался. Хоть один-единственный разик за целый год. Нет, нет, нет! Он не посмеет выгнать Рокаса Чюжаса. Чтоб перед всем приходом в дураках остаться? Только теперь он поймет, что имеет дело с предпоследним сыном Умника Йонаса, который способен самого черта в бараний рог согнуть. Может, Блажис еще свиной окорок подарит на крестины Каститиса, чтобы Рокас Чюжас не стал веселить кукучяйских босяков рассказами про день врунов. Господи, но разве хоть кто-нибудь поверит в рассказ Рокаса? Ведь весь городок с самого детства его обзывает врунишкой, хвастуном или Чюжасом-артистом... Револьвер из кармана ведь не достанешь, не покажешь, не похвастаешь, что это он, проклятый, чудо сотворил. Так что во всей этой истории сам можешь в дураках остаться. Отхлещет старикан кнутом, выгонит из дому, да еще жалованья за целый год зажулит. Что тогда запоешь, Рокас Чюжас? Что мамаша тебе скажет?

Рокас достал из кармана фонарик, зажег, поставил на землю. Развязав кожаный кошель, принялся доставать деньги. Иисусе! Уж чего не видел Рокас Чюжас, того не видел за всю свою жизнь. Серебряные монетки по пять литов! И не вразброс. Друг на дружку сложены, стопочками... И в промасленную бумагу завернуты. Не было смысла разворачивать да считать, чтоб худо не стало, чтоб сердце не лопнуло от божественного чувства, а виски — от дьявольских мыслей. Ведь с таким капиталом Рокас Чюжас мог бы без забот десять лет прожить... А то и больше. Господи, где же правда на свете, если столько денег гниет под подушкой этого фарисея Блажиса. Ни тебе радости, ни костелу пользы, ни черту потехи!

Запихал серебряные монеты Рокас обратно в кошель, отправился поглубже в ельник, под самую высокую разлапистую ель забрался. И странное дело. Грудь Рокаса полнилась уже не радостью, а завораживающим страхом. От каждого звука, даже спокойного шелеста деревьев екало сердце и шел по спине озноб.

Рокас Чюжас уселся на кожаном кошеле с деньгами, съежился, зажмурился, прислонясь спиной к дереву, но никак не мог заснуть. Изнывая от сумятицы мыслей, проклинал себя, весь мир и своего ангела-хранителя, который позволил нечистой силе ввести его в соблазн — такую страшную шутку выкинуть в ночь врунов. А ну его к черту, хлеб разбойника Блинды! Пропади пропадом такой хлеб! Господи, убереги от беды Рокаса на сей раз, и он дает тебе честное слово, что никогда больше не будет жаловаться на долю батрака, выбросил из головы все эти дурацкие разбойничьи мысли, а этот злосчастный револьвер опустит в самое глубокое окно Медвежьей топи, как только исповедуется перед дядей Блажисом и, ради наглядности, оружие покажет. Еще расскажет прошлогоднюю историю. Конечно, не всю, соврет. Ты же сам, дяденька Бенедиктас, виноват, что в прошлом году на бедного человека собаку натравидл... И когда тот бежал, гляди, что потерял! Оказывается, это был настоящий разбойник. А Рокас, дяденька, всего лишь шутник, ему бы Тадаса Блинду играть... Прости, дяденька! Больше этого не будет... Первый и последний раз.

Долгая была ночь. Тяжелые и запутанные — мысли. Когда птицы стали пробуждаться, Рокас продрал глаза и вздоргнул. Прямо перед ним, у самых ног, белели раскиданные кости. Получше приглядевшись, понял, что собачьи. Вот и ошейник с металлическим жетоном валяется. Вот и поводок на ветке висит. Пес так и околел привязанный к ветке! В голове Рокаса полыхнула молния, и он воочию увидел прошлогоднего Пятрасова друга с большой рыжей собакой, под шеей которой привлекал взор блестящий кружок. Тот самый! Тот самый! Значит, разбойник соврал Рокасу. Не продал он собаки, как собирался, лесничему в Минче. Чего доброго, он с собакой тогда дальше Рубикяйского леса и не ушел.

Рокас схватил запачканный землей ошейник, выбрался из-под ели, вытер до блеска жетон о локоть и прочитал: «Утяна. Полиция г.б. 3. Кезис. Папоротник».

— Господи!

На лбу Рокаса проступила холодная испарина. Где же он слышал эту фамилию? Минутку, минутку! Кажется, прошлым летом после обыска старик Блажис прокричал эту фамилию Микасе, чтобы та в Утяну побежала и на кукучяйскую полицию нажаловалась. Да! Конечно! Так зачем же ты, дядя, на этого человека собаку напустил?.. Неужто цыгане из Утяны полицейскую собаку украли?..

Ничего не мог понять Рокас Чюжас. Ничегошеньки. Поэтому запихнул ошейник с жетоном в карман (если что, можно будет Блажису показать), кожаный кошель с деньгами опустил за пазуху и побежал на хутор. Лишь по дороге вспомнив, что лицо после вчерашнего еще выпачкано сажей, подошел к болотцу, умылся, землей