Конечно же, он веселился. Было бы странно, если бы молодой интересный мужчина в Новый год сидел дома в одиночестве и смотрел телевизор или любовался на звёзды. Наверняка была хорошая компания, музыка, танцы, смех и петарды.

«И тебе, милочка, не должно быть до этого никакого дела», — строго сказала она себе.

* * *

Разговор с Ритой оставил после себя витающее в атмосфере облачко теплоты. Хотелось поймать его, зажать в кулак и спрятать за пазуху, чтоб греться как можно дольше, вспоминать каждое слово, переиначивать, наполняя смыслом интонации и паузы. Если бы не нынешние неприятности, то…

Никита бросил тоскливый взгляд в сторону птичника и посчитал наилучшим, что можно предпринять немедленно — это отмахать на лыжах километров двадцать-тридцать. Да так, чтоб с ветерком, и лыжня под лыжами поскрипывала, и пот со лба катил.

Это в любом случае полезнее, чем сидеть перед компьютером и перемалывать в голове навалившиеся проблемы.

Отправив телефон в карман, Никита переоделся в спортивный костюм, надел шерстяные варежки грубой вязки и взял лыжи. Закрывать вольеры теперь не имело смысла, и распахнутые ворота сиротливо покачивались от порывов ветра.

«Для захоронения птиц придётся нанимать бульдозер. Сейчас землю ломом не продолбить», — подумалось вскользь.

Чтоб выбить мысли из головы, он поднял палки и одним движением оттолкнулся от земли, словно собирался взлететь над верхушками леса, освещёнными багровым солнцем. Нарождающаяся метель крутила под ногами волчки позёмки, и белая равнина впереди сливалась с голубым льдом замёрзшей реки. Тугой ветер наотмашь хлестнул по щекам, охлаждая кипевшие в мозгу мысли.

Никита с самого начала взял быстрый темп и остановился, лишь отмахав с пару десятков километров, чтобы стряхнуть иней с бровей и ресниц. Налетевшая метель тут же затеребила воротник куртки и пробралась под запястье варежек. Задрав голову, Никита посмотрел на тёмное небо, по которому сквозь облака куда-то неслась сумасшедшая луна, и понял, что если хочет остаться в живых, то пора срочно возвращаться обратно. Не то чтобы он реально боялся гибели. В конце концов, можно закопаться в снег, проделать лыжей дырку для воздуха и пересидеть непогоду в импровизированной норе. Но прибегать к крайним мерам не хотелось.

Тьма опустилась с пугающей быстротой. Уже через пять минут глаза не могли разглядеть проложенной лыжни, и некоторое время Никита ехал наугад, пока метель не перемешала небо и землю снежным вихрем.

Стянув зубами варежку, он достал телефон с навигатором. В ярком свете экрана карта выдала ближайшим пунктом деревню Пустошку. Никита несколько секунд колебался — пробиваться домой сквозь пургу или докатить до опустевшей деревни. В одну сторону двадцать пять километров, в другую пять. Казалось бы, пара десятков километров — ерунда для завзятого лыжника, но у всех на слуху трагедии, когда в пургу люди замерзали, не дойдя до порога своего дома нескольких метров. А жильё, пусть и закрытое на замок, — всё же крыша над головой. На каждом дворе есть сараи, дровяники, бани. Мысль о бане показалась особенно привлекательной.

Никита ещё раз обежал взглядом окрестности. И снова убедился, что в доступном обозрению пространстве не видно ни зги. Зацепившись за лесополосу, метель с глухим воем колотилась о стволы деревьев. Чтобы прокладывать дорогу, ему пришлось согнуть спину и буравить головой поток снега. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя» хорошо говорить за кружкой у камина, а не в ночном лесу.

Уже через пару километров Никита выбился из сил. Он двигался почти вслепую, и лыжи то и дело утыкались то в сугроб, то в заросли кустарника под снежной шубой. Мороз начал пробирать до костей. Никита пожалел, что надел под куртку не свитер, а лёгкое поло, от которого толку чуть больше, чем от футболки.

Когда лыжи в очередной раз уткнулись в препятствие, он позволил себе постоять, опершись ладонями в колени. Пурга заметала глаза и забивалась в рот. В какой-то момент показалось, что ветер сейчас завалит его на бок. И угораздило же попасть в такую передрягу!

«Слабак, — сказал он себе, потому что вспомнил о партизанах, которые в такую же пургу выбивали немцев из окопов под Пустошкой. — Они были мужики, а ты — слабак».

Каждые несколько десятков шагов приходилось останавливаться и сверяться с навигатором, у которого немилосердно садилась батарейка. До Пустошки оставалось всего ничего, и когда Никита подумал, что скоро увидит Ритин дом, лыжи начали двигаться заметно шустрее. Разгоняя кровь, сердце колотилось ровно и сильно.

Наклонив голову, он упрямо рассекал пургу, пока, наконец, врезался в доски и понял, что это забор. Ура! Ему даже показалось, что вой ветра, испробовав его на прочность, разочаровался и стал стихать. По крайней мере, лыжи от ботинок отстегнулись без проблем. Уже не опасаясь потеряться, Никита проторил тропу вдоль забора и внезапно обнаружил, что в чёрно-белом метельном месиве впереди брезжит золотой огонёк.

* * *

Метель за окном выла, не переставая. Да и пусть лютует. Сколько всяких метелей прожито и пережито — переживём и эту. Запахнув стёганую куртку, Фриц Иванович подкинул в топку полено и уселся на низенькую скамеечку любоваться пляской огненных языков. Рядом с печкой на полу лежали три луковицы. Когда дрова прогорят, он бросит их на угли и через несколько минут получит печёный лук. Они с мамой Верой обожали это нехитрое лакомство с чуть сладковатым вкусом и запахом палёной шелухи. Если печёную луковицу сжать в руке, то из кулака лягушкой выпрыгнет скользкая луковая сердцевина. Тут главное не зевать — хоп, и сразу в рот. Никакие нынешние деликатесы с той вкуснотой не сравнятся. Взять хотя бы селёдку в огромных бочках, что привозили в сельпо. А развесное повидло! Оно было густо-коричневого цвета и сладковато пахло яблоками. Каждый раз, стоя с мамой Верой в очереди у прилавка, он гадал: купит она повидло или нет? Огромным ножом с деревянной рукояткой продавщица тётя Таня отрезала от пласта повидла тонкий кусок и шмякала на весы.

— Хватит или довесить?

Он обычно зудел:

— Довесить, довесить, — и умоляюще смотрел на маму Веру. Знал, что она не выдержит. Пересчитает мелочь в кошельке, вздохнёт и скажет:

— А и что мне с парнем делать? Подбавь, Татьяна, ещё чуток.

Повидло заворачивалось в серую обёрточную бумагу, и если изловчиться, то можно было незаметно от мамы Веры проткнуть бумагу пальцем, чтобы потом слизать с ногтя кисловато-сладкую пасту.

Наклонившись, Фриц Иванович взял одну из луковиц и покатал между ладоней. Теперь, под старость, постоянно тянет в родные места — почувствовать вкус детства, услышать вьюгу за окном, завернуться в