В свете луны мы ехали на северо-восток к вырисовывавшейся вдали зоне Мехян. Грузовик был набит горожанами в форменной одежде. Водитель то и дело включал фары, боясь на что-нибудь налететь, но на дороге не было решительно ничего – ни людей, ни машин. На пустом шоссе стояли лишь противотанковые ловушки и китайские экскаваторы, замершие с протянутыми оранжевыми «руками» – их оставили у каналов в ожидании запчастей.

В темноте мы разыскали деревушку, раскинувшуюся на берегу реки Чонгчон. Горожане (нас было около сотни) слезли с грузовика и улеглись спать здесь же, прямо на открытом воздухе. Я расстелил свою спецовку, а под голову положил портфель. Звезды надо мной сияли, чтобы доставить мне удовольствие и как-то скрасить эту ночевку среди коз и грязи. Целых пять лет я пользовался значком «Пуб Ёк», избегая принудиловки по уборке урожая, и уже позабыл летние звуки – трескотню сверчков и кваканье лягушек, и густой туман, поднимающийся над рисовыми чеками. Я слышал, как где-то в темноте играли дети, а неподалеку мужчина и женщина занимались тем, чем самой природой им назначено заниматься по ночам. Это была самая лучшая моя ночь за последние годы.

Завтрака не было, и мои руки покрылись волдырями еще до восхода солнца. Часами я рыл новые ирригационные каналы и засыпал действующие. Зачем мы осушали одни рисовые чеки и обводняли другие, я понятия не имел, но солнце нещадно жарило крестьян провинции Чхаганг. Одетые в дешевую, не по размеру виналоновую одежду и обутые в черные сандалии, эти люди напоминали жерди, обтянутые обгоревшей темной кожей, а зубы у них были ослепительно яркими на черных корнях. Каждую женщину, в которой был хотя бы намек на миловидность, засасывала столица. Оказалось, что сборщик риса из меня вышел никудышный, и меня отправили к отхожим ямам выгребать граблями их содержимое между слоями рисовой шелухи. Потом я рыл колеи, которые, как меня заверили, могли понадобиться в период дождей. Одна старушка, слишком старая, чтобы работать, наблюдала за тем, как я рою землю. Она курила самокрутки, завернутые в кукурузные листья, и рассказывала мне множество разных историй, которые я, увы, не понимал, так как старушка была совершенно беззубой.

Днем одну горожанку укусила большая змея, длинная, в рост человека. На рану ей наложили примочку. Она кричала, и я, пытаясь ее успокоить, принялся гладить женщину по голове, но укус змеи как-то странно подействовал на нее – она стала колотить меня и отталкивать от себя. Крестьяне же тем временем поймали извивающуюся змею, черную, как скрывавшая ее вода с экскрементами. Одни хотели вытащить у нее желчный пузырь, а другие – выжать яд для изготовления лекарства. Они позвали старушку, та подошла и отпустила змею. Я смотрел, как она уплывает по очищенному от риса чеку. Неглубокая темная вода переливалась на закате. Змея направилась своей дорогой, подальше от нас, а мне показалось, что в воде находилась еще одна черная змея, самка, которая поджидала, когда ее большой пловец вернется к ней.

* * *

Домой я попал лишь в полночь. Но когда я повернул ключ в замке, дверь не открылась. Она была чем-то забаррикадирована изнутри. Я стал барабанить в дверь.

– Мама! – позвал я. – Папа, это я, ваш сын. С дверью что-то не так. Откройте мне!

Я долго просил их открыть, а затем попытался навалиться на двери плечом, однако же не слишком сильно. Выбей я дверь – в доме пойдут пересуды. Наконец, я застегнул свою спецовку и улегся в коридоре, пытаясь вспомнить стрекот сверчков и бегавших в темноте детей, но на ум приходил только холодный бетон. Я подумал о крестьянах с их жилистыми телами и резкой манерой говорить, которых не волновало ничего на этом свете, что кроме голода.

В темноте я услышал звук – бип! Это звонил красный мобильник.

Я достал телефон. На крохотном светящемся зеленом экране возникла новая картинка: на фоне солнечного голубого неба стояли слегка остолбеневшие и робко улыбающиеся корейцы – парень и девушка – в черных кепках с ушками, которые делали их похожими на мышей.

Утром дверь открылась. Моя мама, стоя у плиты, готовила овсяную кашу, а папа сидел за столом.

– Кто там? – спросил отец. – Там кто-то есть?

Я увидел, что спинка одного стула была потертой – это ручка двери оцарапала ее, когда я пытался открыть дверь.

– Это я, отец, твой сын.

– Слава Богу, ты вернулся, – произнес он. – Мы переживали за тебя.

Мама не проронила ни слова.

На столе лежали папки с делами родителей, которые я принес с работы. Я изучал их всю неделю. Теперь они выглядели так, будто их кто-то читал.

– Я пытался войти в квартиру сегодня ночью, но дверь была забаррикадирована, – сказал я. – Вы не слышали, как я стучал?

– Я ничего не слышал, – ответил отец. – Жена, ты что-нибудь слышала?

– Нет, – отозвалась стоявшая у плиты мать. – Я ничего не слышала, вообще ничего.

Я привел бумаги в порядок: «Думаю, теперь вы еще и оглохли».

Мама, шаркая ногами, подошла к столу с двумя тарелками каши, она ступала мелкими шажками, чтобы не упасть в темноте.

– Но почему дверь была забаррикадирована? Вы что, меня боитесь? – спросил я.

– Боимся тебя? – переспросила мать.

– С какой стати нам тебя боятся? – возразил отец.

Мама сказала:

– По радио передали, что американский флот проводит агрессивные маневры на побережье.

– Нельзя испытывать судьбу, – вздохнул отец. – С американцами… надо принимать меры.

Они подули на еду и стали спокойно есть кашу ложку за ложкой.

– Как же, – спросил я маму, – тебе удается готовить вслепую?

– Я чувствую тепло от кастрюли, – ответила она. – И пока еда готовится, запах меняется.

– А как же с ножом?

– Пользоваться ножом легко, – заверила она. – Я направляю его пальцами. А вот мешать еду в кастрюле – самое сложное. Я все время все проливаю.

В деле моей матери была ее фотография в молодости. Она была красивой. Возможно, поэтому маму привезли в столицу из деревни, но причина, по которой ее отправили работать на фабрику, а не сделали певицей или танцовщицей, в деле не указывалась. Я пробежался по папкам так, чтобы родители услышали.

– На столе лежали какие-то бумаги, – произнес отец, явно нервничая.

– Они упали на пол, – сказала мама. – Но мы их собрали.

– Это вышло случайно, – добавил отец.

– Бывает, – заметил я.

– Эти бумаги, – спросила мама, – они связаны с твоей работой?

– Да, сын, ответь, – попросил отец. – Они связаны с делом, которое ты ведешь?

– Это просто исследования, – заверил я родителей.

– Бумаги наверняка важные, раз ты принес их домой, – предположил отец. – Кто-то попал в беду? Может, кто-то из наших знакомых?

– Что происходит? – спросил я. – Это вы о госпоже Квок? Вы все еще сердитесь на меня из-за нее? Я не хотел ее выдавать. Но она крала уголь из печи. И зимой нам всем было холоднее из-за ее эгоизма.