Как трупы я костлявые забуду?

Как изойду их муками немыми?

Я каждый день сгораю вместе с ними,

Я каждый день трепещещую грудой

Колеблясь, исчезаю в черном дыме.

Но в теле вновь живая кровь струится,

И снова мир картонной панорамой,

Нелепо склеенный, предо мной теснится,

И падает душа замерзшей птицей

На прах и щебень городского хлама.

Мюнхен. Июнь 1945

Летний дождь

Как чудо, долгожданный дождь

Пролился стрелами косыми.

Пахнуло мятой и полынью,

Сквозь слезы улыбнулась рожь,

И тишина. Лишь дятла стук,

Да вишня оправляет платье.

За строем строй, победной ратью,

Ты отшумел, мой светлый друг.

Ты отшумел! Лишь дышат смолы

В лесу, как спелые цветы…

Привет, привет мой гость веселый,

Прозрачный вестник высоты!

«Дождь шумит. В окно влетают капли…»

Дождь шумит. В окно влетают капли.

И, небесной сыростью томим,

Тянется изорванною паклей

Из трубы отяжелевший дым.

Но светло на дальних косогорах.

Звонки переливы петухов,

И склоненных вишен влажный шорох

Шепчет мне прощение грехов.

«Так жить, так жить, обманывая годы…»

Так жить, так жить, обманывая годы

По вечерам прихлебывая чай,

Под тяжестью изношенной свободы

Друзей поругивая невзначай.

И толковать о Ламартине, Прусте,

И руки нежно целовать. Потом

Мечтать о море, о девичьей грусти,

Затягиваясь скверным табаком.

Скорбеть о прахе дедовских усадеб,

Гвардейских шпор воображая звон,

Вести учёт чужих рождений, свадеб,

Дней ангела, крестин и похорон.

Так жить, так жить, миражным мертвым светом

Оредь вымыслов неистовых химер —

Спешить пешком с копеечным букетом

На имянины к выцветшей Belle soeur,

Затянутым в тугой, потертый смокинг

В июльскую полдневную жару,

Писать в альбом апухтинские строки,

Разыгрывать любовную и г р у…

Так жить, так жить затерянным в лукошко,

Где призраком быть жизнью суждено…

И смерть придет. Тоскливой, драной кошкой,

Мяукнет, и царапнется в окно.

Ди-пи

Давным давно он заколочен.

Давным давно в нем ни души.

Теперь попроще, покороче:

Бараки. Визы. Барыши.

Был кол, а на коле мочала…

Сиди, смотри из года в год,

Куда, в какую Гватемалу

Идет бесплатный пароход!

А был он полон, был он светел…

Да что в том толку? Вон из глаз!

Чужой язык. Олова на ветер.

Изо дня в день. Из часа в час.

«Ежатся под каплями каштаны…»

Ежатся под каплями каштаны;

Дождь был непрогляден и ленив.

Кто там сел на камень, словно пьяный,

Голову на руки уронив?

Кто там шепчет о чужом пороге?

Лишь бегут по озеру крути,

Да стихают на пустой дороге

Уходящей нежности шаги.

«Он был откуда-то из-под Орла…»

Он был откуда-то из-под Орла.

Рассказывал про вспашку, про покосы,

Про летние гулянки вдоль села…

Я слушал и мерещились мне косы,

Густые, золотистые, как рожь,

Платки, гармонь… Белесый и курносый,

Он чем-то на Есенина похож

Казался. И к тому ж е был поэтом.

В его стихах не сразу всё поймешь:

Пожалуй, сердце отдавал куплетам,

Притягивая рифму за бока.

Раз даже согрешил плохим сонетом,

Где было, что страна мол, широка,

И что боец за фабрики и нивы

Не убоится вражьего штыка,

А в общем был он бард неприхотливый

И улыбался сам своим стихам.

Слегка мечтательный, слегка ленивый,

Он жил не здесь, в концлагере, а там,

Где нынче, почитай, скирды убрали

И благодать полазить по садам.

Однажды, лежа со своей печалью

На утлой койке, как ненужный хлам,

Он умер…

«Плещут лопасти пеной кофейной…»

Плещут лопасти пеной кофейной.

Клочья песен относит назад.

Сторожами веселого Рейна

Броненосные замки стоят.

И отовсюду: и справа и слева,

Настоящему наперекор,

Нам с тобой златокудрые девы

Улыбаются с солнечных гор.

Привстают охмелевшие годы,

Чудесам потерявшие счет…

Но для нас ли воспетые воды

И чужого веселья полет?

Ведь смотря на утесы живые,

Что сказаньями напоены,

Друг, мы только о ней, о России,

До отчаянья…

Геракл

Вон тот, что с автоматом у моста

Поставлен ветры западные слушать,

Что крутит из газетного листа

Цыгарку и мурлыкает – «Катюшу».

Что ежится от ночи, от зимы,

И крякает: «Эх, чорт! Скорей в постель бы!»

Что три недели, как из Костромы,

А ныне в десяти шагах от Элъбы,

Тот самый, что нет-нет, вздохнет порой,

Да поглядит задумчиво на реку,

Вот он и есть взыскуемый герой,

Геракл атомного века.

Когда вскипит заветная тоска,

Он, безответный, встанет исполином.

Так что ж, что скомкана и широка

На круглой голове фуражка блином?

Он выйдет, вольностью ошеломлен,

Вступить в единоборство роковое,

И труп Антея грохнет о земь он,

Переломав историю на двое.

«Там, в памяти, далече…»

Там, в памяти, далече,

Где мы вдвоем брели,

Плывет апрельский вечер

Над зеленью земли.

И слышен неискусный,

Рассеянный рассказ

Твоих простых и грустных,

Твоих чудесных глаз.

И, тронутые ленью,

Сквозь дрему, сквозь весну,

Мы, две косые тени,

Уходим в тишину.

Мороз

Тихо так, что снег услышишь,

Как он в пролеске