Комсомолец кивнул в сторону больничного корпуса.

– Мать знает, что я приеду? – хрипло произнес Спартак.

Комсомолец помотал головой:

– Не стоило ей говорить. Тогда она все эти дни не сомкнулабы глаз.

Спартак кивнул, соглашаясь с ним.

– Послушай... – Кум посмотрел куда-то вверх, потомнеизвестно зачем подергал бельевую веревку. – Может такое случиться...Может быть, она даже не узнает тебя...

Спартак ощутил ледяной комок, вставший поперек горла.

– Так плохо?

– Так плохо.

– Ты здорово рискуешь? – спросил Спартак, глядяКомсомольцу прямо в глаза.

– Если что, отбрехаюсь, не впервой, – деланно-бодрымтоном произнес Комсомолец. Выкинул измятую в пальцах, но так и не зажженнуюпапиросу. – Ладно, пойдем...

Мать лежала в отдельной палате. Видимо, Комсомолец крутонадавил на больничный персонал «оперативной необходимостью». Входя в палату,Спартак краем уха слышал, как встретившая их женщина-врач спрашивает уКомсомольца, где конвой. Ответа он не услышал. Потому что все звуки для неговраз померкли...

Это была его мать. Он узнал ее, он не мог ее не узнать...Хотя узнать было непросто. Мать ничуть не напоминала ту женщину, которую онвидел в последний раз четыре года назад. Блокада, лагеря и болезнь молодого издорового изменят до неузнаваемости, а что уж говорить о пожилой женщине...Мать была полной улыбчивой женщиной. А теперь... Дистрофическая худоба...Ввалившиеся щеки... Глубоко запавшие глаза... Почти нет зубов... Желтая дряблаякожа...

Мать глаз не открыла. Или крепко спала, или была безсознания. Но была жива – в тишине одиночной палаты Спартак слышал ее дыхание.Скорее всего, без сознания. Может быть, ей вкололи морфий. Во всяком случаеСпартак надеялся, что вкололи.

Спартак опустился перед койкой на колени, уткнулся головой водеяло.

Чувство вины захлестнуло с головой. Разумом он понимал, чтоне виноват... но что такое разум? Ведь как ни крути, а именно из-за него матьугодила в лагеря, которые забрали у нее жизнь.

Спартак взял мать за руку. Рука была холодная.

Он понимал, что видит мать последний раз в жизни и ничегоизменить нельзя, а поверить не мог. Время остановилось, потому что его движениеничего не могло вернуть, ничего не способно исправить.

И он не знал, хочет ли, чтобы она очнулась, увидела егорядом с собой. Быть может, она спросит его о Владе... Сможет ли он соврать,глядя ей в глаза? Он не был в этом уверен. Если мать не знает, что с еедочерью, если верит, что она жива, то лучше бы ей не знать правды. Но с другойстороны, если мать не откроет глаза и не увидит его сейчас, она не увидит егоникогда.

Путаница в мыслях полнейшая.

– Прощай, мама,– сказал Спартак мертвым голосом. –Прости...

Он поцеловал мать в щеку.

Отошел от кровати, присел на колченогий стул, опустилголову, уронил руки. Вокруг и внутри была звенящая совершеннейшая пустота.

Он не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез,беззвучно, плачет...

Прошло какое-то время, и он, двигаясь, как автомат, открылдверь, вышел в коридор. Кто-то о чем-то спросил, кто-то что-то произнесприказным тоном, кто-то дернул за рукав. Его куда-то повели.

Все вокруг неожиданно оказалось за мутным стеклом. Ончувствовал себя погруженным в аквариум, чувствовал себя безмозглой рыбой,которая не понимает, что там за размытые силуэты маячат за перегородкой, что затени проплывают мимо, что за контуры обрисовываются...

Его вели, и он шел, не замечая дороги. Кажется, рядомпроплывали деревья, заборы, воткнутая в сугроб деревянная лопата, поленница,собачья конура...

Он даже не попытался осмыслить тот факт, что его сажают не вгрузовик, а в легковушку «зис». Откуда-то, словно бы из дальнего далека,донеслись слова Комсомольца: «Разумеется, под мою ответственность!»

Он оказался в припахивающем бензином тепле, на мягком заднемсиденье. Ехали молча. За окном нескончаемо тянулись заваленные снегом леса,заваленные снегом поляны, под колеса уходила снежная дорога. Никого непопадалось навстречу, никакого жилья вдоль дороги, никакие охотники и лыжникине выходили из леса. «Белое безмолвие», – вдруг пришло Спартаку на умназвание рассказа любимого в детстве писателя Джека Лондона. И на тысячикилометров вокруг огромные пустынные пространства, где ни души, только снег дазверье. Зато собрано много душ на крохотном пятачке земли, обнесенном колючкой.Душно от душ, набитых в бараки. Иногда в прямом смысле душно – в летнюю жару.Зимой же просто теснотища, человек на человеке. А кругом свободноепространство, которое так и дышат волей, по которому хочется просто идти,неважно куда, важно идти самому, чтоб не подталкивали в спину автоматом...

Прав был финн, ох прав – вокруг такие просторы, а людипредпочитают жить в тесноте.

Это была первая мысль Спартака после ухода из больницы.Вторая была не легче: «Безумие. Мы живем в каком-то кошмарном сне, которыйснится горячечному больному, и этот больной все никак не может проснуться...»

– Остановись здесь, Егорыч, – вдруг громко произнесКомсомолец.

Комсомолец вышел из машины, взяв какой-то сверток. Стоя уоткрытой дверцы, сделал Спартаку знак, чтобы тоже выходил. Спартак на ватныхногах выбрался наружу. Они двинулись по снегу, утопая в сугробах иногда и поколено. Комсомолец шел впереди.

Третья по счету мысль, посетившая Спартака, была не менеебредовая, чем предыдущие: «Если Кум собрался меня шлепнуть, сопротивляться небуду».

Они обогнули огромный валун, какими засыпал всю Карелию внезапамятные времена прогулявшийся по северным землям ледник, и вышли на берегнебольшого озера. Одно из карельских озер, которых в этих краях не перечесть.Небольшое такое озерцо, похожее на блюдце. Летом – родниковой прозрачности,зимой – промерзающее почти до дна. Рыбное, как водится.

(Когда только начался голод, Спартак недоумевал, почему немогут организовать лов рыбы силами зеков. Это отчасти решило бы вопрос нехваткиеды. И сделать было несложно. Составить отряд из самых благонадежныхзаключенных, которым сидеть осталось немного и бежать просто невыгодно, как никрути. Отрядить на них одного конвоира, и пусть бы они с утра до ночи пропадалина реке или на озерах, пробивали бы проруби, опускали в них сеть. Ихлесозаготовочную норму распределили бы на других зеков, осилили бы как-нибудь.А сеть раздобыть уж вовсе не сложно. Но, поразмыслив, Спартак понял, чтоникому, кроме заключенных, это не надо. Лишние заботы, да вдобавок лишняяответственность. Начальник лагеря ни за что не согласится на подобное нарушениеинструкций содержания в лагере. А вдруг чего случится? Сам тогда пойдешь поэтапу. Гораздо проще ужесточить меры, закрутить гайки, погасить бузу. А чтодесяток-другой, а то и сотня-другая загнутся с голодухи – так это ж зеки. Нежалко.)