‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты просто не желаешь признавать свершившееся, друг мой. Даже здоровый человек имеет свойство рано или поздно умирать от старости. Но в моём случае есть и другой ответ: я ухожу именно сейчас оттого, что пора. Невестка моя, прекрасная Айлин, уже рожает; давно отошли воды, и до потуг, изгоняющих из её чрева младенца осталось не более часа. Когда второй сын Али Мустафы сделает первый вдох и издаст первый крик — я должен быть рядом.

— Ты… — выдохнул султан с радостным изумлением. — Ты родишься вновь?

— Всего лишь подселюсь в новое тело, друг мой. Не подумай, здесь нет преступления. Мера жизни моей дозволяла пробыть на этой земле ещё лет десять, но… Помнишь, я рассказывал, что Айлин сильно переболела, вернувшись однажды после раздачи милостыни из гончарного квартала? Безобидная, в сущности, немощь, детская, но опасная для женщин в тягости, ибо, увы, у ещё не родившегося ребёнка она выжигает разум. Я долго не решался известить об этом несчастье родителей. Они не надышатся на первого сына, умницу, красавца… а второму суждено родиться, в сущности, бессловесным цветком. Его разум на всю жизнь останется девственно чистым. Поэтому… Не знаю, получится ли, но я попытаюсь занять его место.

Султан осторожно сомкнул руки вокруг призрачного тела, будто обнимая.

— Я всё понял… Я не оставлю тебя, где бы ты не возродился, друг мой!

Молодой Аслан-бей грустно улыбнулся.

— Да и я тебя не оставлю. Знаешь ли, мой бесценный Повелитель, что когда-то, в иной жизни и ином мире, мы были братьями? Тебя винили в моей смерти; но на самом деле, вина твоя была лишь косвенной: я попал под нож убийцы, посланного не тобой, а лишь тем, кто хотел тебе услужить, убирая возможного соперника на твоём пути к княжескому трону. Потом ты стал правителем, объединил множество северных племён в единое государство с единой сильнейшей верой, и народ обожал тебя, простив и бывшую когда-то жестокость, и войны, и гарем из пятисот наложниц… На всю оставшуюся жизнь у тебя была единственная женщина, приехавшая издалека… отсюда, из Константинополя того мира, верная, отважная, преданная… как твоя нынешняя подруга. Да, народ любил тебя, и после кончины провозгласил святым. Вот только ты сам до конца дней своих тянул на себе непомерный воз вины за смерть брата…

Застонав, Тамерлан прикрыл лицо руками.

— Не отчаивайся, — ласково продолжал Аслан-бей. — Своими воспоминаниями ты не давал моей душе навсегда улететь в вирий, а затем — и в христианский рай. Ты теребил меня, не позволяя почить спокойно… и, в конце концов, я уверился, что это — неспроста. Не стану говорить, кого я разыскал и кто согласился мне помочь, но нам помогли обоим. В этом мире, на этой земле мы всё же встретились. И встретимся ещё. Если позволит Всевышний — я стану другом не только тебе, но и твоему сыну.

В ладонь Солнцеликого лёг плоский камушек. Простой морской голыш, обточенный волнами и такими же голобокими собратьями до атласной гладкости, серо-голубой, с тремя параллельными белыми полосками наискосок.

— Это единственная вещь, которую я могу передать физически. Она прибыла со мной ещё из прошлого мира. Покажи её… я надеюсь, что мне. Странно звучит, да? Если сын Луноликой и Мустафы сразу потянется к нему и зажмёт в левом кулаке — а ты помнишь, что я левша, и если камень вдруг исчезнет бесследно — знай, что перед тобой снова я. Но не рассчитывай на узнавание, — он тихо, так привычно рассмеялся. — Я прикрою свой разум лет до двадцати, иначе мозг ребёнка не выдержит груза воспоминаний ста пятнадцати предыдущих лет… Вот, собственно, и всё. О судьбе моей дорогой Ирис мы с тобой говорили и раньше, о тебе же добавлю одно, что недавно открылось. Те десять лет, что я мог бы ещё прожить, я дарю тебе, бесценный друг мой. Ты проживёшь долго, почти с моё, и успеешь воспитать достойного наследника. После твоего ухода империя не рухнет, как это бывает, когда к власти приходит незрелый юноша, а укрепится новыми свершениями твоих сыновей и дочерей. Я верю в тебя, друг мой, брат мой.

На несколько мгновений бесплотное тело налилось силой и жизнью — и двое мужчин крепко обнялись.

Хромец прикрыл веки. И почувствовал со скорбью, что объятья его пусты.

Хотелось вытереть сухие глаза.

Ладонь сама собой легла на грудь, где остро кольнуло в сердце…

Он глубоко вздохнул.

Позже.

Он ещё вспомнит этот разговор, от первого до последнего слова. И не забудет до конца дней своих, до последнего вздоха.

А сейчас главное — проводить достойно в последний путь то, что осталось от его друга. Бренную оболочку. Позаботиться о вдове. Распорядиться научным наследием великого человека. И…

В грудь стукнул голыш.

И… поздравить Али Мустафу и прекрасную Айлин со вторым наследником.

У Аслана всё получится. Поэтому когда-нибудь, в других мирах, они встретятся вновь, оба молодые, полные сил и дерзновенных замыслов. Это будет, ибо в этом и есть вселенская и божественная справедливость.

Хромец ещё раз глубоко вздохнул, разгоняя стеснение под рёбрами.

Вышел к страже.

— Разыщите Марджину. Предупредите, что надо ехать. Да, прямо сейчас. Умер мой друг, великий Аслан-бей. Я еду проститься с ним, а моя супруга поддержит вдову в её горе.

Ночь плыла над великим городом, над древней таинственной Византией, над загадочным и прекрасным Константинополем, над Истамбулом, вечным и молодым. Прорезало темноту первое сияние с востока, ещё лишь намёк на огненное светило, что взойдёт не скоро, ветер всколыхнул целое поле одуванчиков в уголке старого гаремного сада — и поплыли, поплыли над Босфором пушинки, в темноте так похожие на снег…

Вернее сказать — пока намёк на него… Сегодня набросала кое-что на скорую руку. По мере написания книги будет редактироваться и дополняться

Харем-и Хумаюн (тур. Harem-i Hümâyûn) — собственно, громадное бабье-девичье царство. Этакое женское общежитие, в котором одновременно (рассредоточенно по залам, конечно) могло быть от 500 до 2000 женщин. Не только одалисок разных рангов, но и вообще — всей родни женского пола. Штат рабынь и служанок включается.

Отдельные покои были только у членов семьи султана — матери, сестёр, жён, детей. И у избранных фавориток (икбал, кадин). Остальные ютились в тесных общих спаленок вроде этой…