Новая вспышка молнии, и спустя несколько секунд нас настигает раскат грома. Расстояние между грозовой тучей и нашей парой стремительно сокращается.

«Не бойся ничего!»

«Я и не боюсь!»

Новая вспышка молнии, удар грома бьёт по ушам. И тут же на нас обрушивается стена ливня. Поток воды сбивает, тянет вниз…

«Лететь, Рома, лететь!»

И снова въевшийся в подсознание навык мгновенно отрабатывать команды перебарывает, бросает тело на подъём. Я молочу крыльями свирепо и страшно, преодолевая давящую силу ливня. Ещё, ещё!

Ветвящиеся огненные силуэты мерцают в непроглядном мраке, вспышки вырывают из темноты смутную крылатую фигурку, летящую впереди. Я вдруг ощущаю, что ярость падающей воды ослабевает. И молнии вспыхивают уже где-то внизу, озаряя туманную толщу облака. Мы в самом сердце тучи…

«Ещё немного, Рома!»

Сердце колотится, как мотор, мне не хватает воздуха. Мы забрались очень высоко…

«Ещё чуть-чуть!»

Дождь прекращается совершенно, непроглядный мрак сменяется густо-серым сумраком. И вдруг…

Не знаю, как это вышло. Но в тот момент, когда мы с Ирочкой вырвались из туманных объятий облака, первый солнечный луч разом смёл зеленоватое сияние Великой звезды. Огненный шар, невозможно-ослепительный, торжествующе всплывает над горизонтом, заливая белоснежное море облаков неистовым сиянием, не ослабленным толщей влажной тропосферы.

— Создатель Вселенной!.. — вырывается из моей груди восхищённый возглас. И только тут я осознаю, что стальные челюсти, мёртво сжимавшие мою душу, разжались. Дикий полёт выжег горечь и кислятину, накопившуюся внутри. Если и не всю, то по крайней мере почти.

— Я люблю тебя!!! — ору я так, что без всякой телепатии меня слышно, вероятно, во всём полушарии планеты. — Я!! Тебя!! Люблю!!!

— И я тебя! — её смех разносится по всему окоёму. — А теперь — делай, как я! Домо-о-ой!

Ирочка складывает крылья и проваливается вниз, туда, где ещё ворочается туча, растратившая свою грозовую силу и оттого выглядящая сверху совершенно белой и пушистой. Я немедленно следую за супругой, воздух свистит в ушах. Ух, хорошо! Нет, правда-правда!

— Мммм… Рома…

Ирочка чуть причмокивает во сне, прижимаясь ко мне. Умаялась… Странно. Вот по идее, уж как я нынче умаялся, так вообще должен спать летаргическим сном. А нет сна ни в одном глазу. Чрезвычайная физическая нагрузка, помноженная на запредельную душевную, что-то сдвинула в моём организме, и я не чувствую сейчас ни той, ни другой. Спокойная, стеклянная отрешённость. Мудрость моей жены беспредельна. Если бы не этот дикий полёт сквозь ночную грозу, я бы сейчас растёкся медузой, наверное. Клин клином вышибают, минус на минус даёт плюс… Такое ощущение, что я могу сейчас выйти из своей бренной оболочки и наблюдать со стороны…

«Не надо, ты пока не готов к такому», — голос в голове гораздо более насыщен, чем обычный бесплотный телепатический призыв.

«Радуга?» — странно, но я даже не чувствую изумления. Такое ощущение, будто я знал о явлении свыше и ожидал…

«Выйди в холл, Рома. Здесь я опасаюсь разбудить твою семью».

Я медленно, осторожно, по миллиметру высвобождаюсь из объятий жены, выскальзываю из-под развёрнутого крыла. Только не проснись… Но Ирочка спит крепко. Я вслушиваюсь и ощущаю ровный расслабленный фон — дочура спит ещё крепче матери. Случайно ли это? Потом, потом…

В зеркалах холла многократно отражается северное сияние, совмещённое… впрочем, не стоит тратить слова на бесполезное описание. Всё равно точно не передать.

«Как я рад, что ты пришла, Радуга», — я совершенно искренен.

«И не пришла вовсе, а явилась, — я ощущаю её улыбку чеширской кошки. — А явилась потому, что ты позвал».

«Когда?» — вот теперь я изумлён. Вроде как я не звал…

В моём мозгу возникает простая и наглядная картинка — человеческий младенец обделался и ревёт, пуская пузыри. Няня спешит на рёв, дабы сменить ему подгузник. Понятненько…

«Ну и замечательно. За время работы я убедилась — первично-белковые разумные вообще понимают гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Твоя инь-половина умнее тебя, но то, что она сделала, всего лишь анестезия. Вопросы остались, и требуют разрешения. Поэтому я здесь. Спрашивай».

Я собираюсь с мыслями. Ну что же…

«Я пособник врага. Если бы не я, шестьдесят тысяч людей было бы сейчас живы».

«А триста миллиардов мелких зеленоватых человечков были бы сейчас мертвы. И дело тут вовсе не в арифметике. Я же вижу всё в твоей голове, Рома. Все твои мысли, мечущиеся, как рыбки в аквариуме. Над тобой довлеет ложный постулат того человека, деда Иваныча. На войне как на войне, хороший враг — мёртвый враг и всё такое прочее. Отсюда и обвинения в пособничестве».

«Но так думает не только он».

«Верно. Твои товарищи мудрее, но и они не свободны от прямолинейной логики войны. Сомнения терзают их — Аину сильнее, чем Биана. Действительно, исправить ничего невозможно, можно только искупить. Но вовсе не так, как полагают твои коллеги, «опалённые злом»».

«Этот мир должен быть разрушен».

Вот теперь я ощущаю её гнев. Оскал чеширской кошки.

«Этот мир должен быть спасён! И через него решена наконец проблема выхода из затянувшегося инферно твоей прародины! И через решение этих двух задач решение более глобальной — выход вашего «звёздного клуба» в Отрыв, на следующий уровень развития, освобождение от непременных пут первичной белковой оболочки! И открытие пути остроухим, безвылазно сидящим в своих мирах-колыбелях вот уже многие тысячи лет и явно намеренных сидеть там до собственной кончины!»

Я даже губу оттопыриваю, хлопая глазами. Ну вот… Отшлёпала няня… Зареветь мне, что ли? С пузырями, ага…

Но она уже успокаивается, и оскал чеширской кошки сменяется улыбкой — и могу поклясться, улыбкой чуть виноватой.

«Прости, Рома. Я несправедлива к тебе и несдержанна. Нельзя требовать от первично-белковых уровня понимания, превосходящего их возможности… Этот Оплот — ключ к решению целого ряда глобальных проблем мироздания. Взаимосвязанных проблем, которые решить иначе очень сложно. А ключ к Оплоту — ваша «Капелла». Вы справитесь. Должны справиться».

Теперь бледно улыбаюсь я. А что? Вот сейчас возьму и прямо так спрошу…

«Не я лично, — ещё виноватее улыбается Радуга, улавливая мою невысказанную мысль. — Но ты прав, это работа наших. Уроненный перстень на тот момент был практически единственным способом свести вас вместе. Задача была столь трудна, что мы просто не увидели другого решения».

«Она могла погибнуть!» — я чувствую нарастающий гнев.

«Нет, не могла. Всё было рассчитано до миллиметра, как любит выражаться твоя половина. Даже место на теле, которым она встретила удар этой вашей повозки. Ты можешь, разумеется, злиться на нас и обижаться, но тут уже ничего не поделать. Медицинские операции порой бывают болезненны, но необходимы».