Действительно, если мы сравним орнаментику бесспорно русских вещей X в. из Черной Могилы в Чернигове (серебряная оковка турьих рогов) с рядом серебряных изделий, найденных в чешских богатых могилах X–XI вв., мы обнаружим чрезвычайно большое стилистическое и техническое сходство.

Возьмем для примера вещи из срубной могилы близ Желениц, исследованной Воцелем. Там, среди прочих вещей конца X — начала XI вв., имеются две серебряные пластинки, украшенные чеканным изображением бегущего оленя с хищной птицей на спине[952]. Сюжет этот известен скифскому и иранскому искусству; широко применялся он и в русской резьбе вплоть до XII–XIII вв. В трактовке сюжета чешский мастер приблизил образ оленя к коню, снабдив его упряжью. Черниговская торевтика конца X в. более изысканна и совершенна, но также разрабатывает анималистические сюжеты. Особенно сказалась близость русских вещей к чешским в отношении техники. И там и здесь мы видим исполнение рельефа чеканкой с применением характерных точечных пуансонов. На желеницких пластинках заметно стремление воспроизвести чеканкой городчатый зерневой узор, обычный для русского серебра IX–X вв.

Желеницкие чешские вещи можно рассматривать как подражание вещам приднепровским, выполненным русскими мастерами, но с сильным влиянием иранского Востока. Очень важен хронологический момент.

Исследованиями Схранила установлена точная датировка желеницких находок — конец X — начало XI вв. Тем самым, эти вещи являются младшими современниками Черной Могилы, датируемой второй половиной X в., эпохой князя Святослава; к этому времени торговые отношения Руси с Чехией насчитывали уже столетнюю давность. На основании находки в желеницкой могиле античной камеи I в. н. э. немецкий историк Бертольд Бретгольц пытался объявить эту могилу погребением маркоманской княжны Фритигилы. Нелепость такого тенденциозного толкования очевидна, так как оправа античной камеи относится к X в.

Большую близость к русским вещам (второй турий рог из Черной Могилы и рукоять меча из Киева близ Золотых Ворот) мы наблюдаем в орнаментации больших бронзовых пуговиц из чешских могил в Русовицах, Мельнике, Жалове и Предмостье на Мораве[953]. Сходство опять-таки не ограничивается стилистическими особенностями, но простирается и на технику: и русские и чешские вещи обработаны резцом и чеканкой и, кроме того, позолочены. Дата этих чешских вещей та же самая — конец X — начало XI вв.

Еще более полную аналогию стилю и технике второго турьего рога Черной Могилы представляют вещи из дружинных погребений X–XI вв. в Моравии, опубликованные Червинкой[954].

Итак, с одной стороны, мы располагаем чешскими, моравскими ювелирными изделиями X–XI вв., выполненными в стиле, чуждом для данных областей и неизвестном на западе, севере или юге от них. С другой стороны, в Киеве и других русских городах мы встречаемся с этим стилем на прекрасных по композиции вещах, где применена та же техника, но отделка тоньше, изящней, рука мастера уверенней. Дата русских изделий может быть на несколько десятилетий старше, чем чешских — в Черной Могиле найдена четкая, неистертая византийская золотая монета 948 г. Наиболее вероятным объяснением поразительного сходства русских и чешских вещей является признание влияния Киева, киевских ювелирных мастерских на ювелирное производство Чехии в X–XI вв. Серьезным подтверждением этого взгляда являются находки подлинных киевских вещей в Чехии. В Чехии, в разных местах, найдено несколько экземпляров трехбусенных височных колец киевского изготовления.

Одно из таких колец обнаружено в Жалове, где были найдены и пуговицы с орнаментом, подражающим орнаменту турьего рога из Чернигова[955].

Кроме височных колец встречаются бусы с припаянными бугорками, филигранные и со сканью, обычные среди русских древностей XI–XII вв.

Не меньший интерес представляют и находки в чешских землях киевских крестов-энколпионов. Впервые на них обратил внимание Лич; после него количество находок увеличилось[956].

Крест, найденный на Древичском городище близ Луна в Чехии, отлит в той же литейной форме, что и крест, найденный в Каневе на Днепре[957]. Другой энколпион, найденный в Вацловичах, очень близок к одному из киевских[958].

Для нас сейчас эти факты важны в том отношении, что подтверждают наличие торговых связей и проникновение русских вещей в Чехию не только в X в., но и позднее, в XII в.

Чрезвычайно любопытны выписки из чешских монастырских инвентарных описей, приведенные в специальной статье Ясинского, содержащие указания о том, что в Чехии в XIV в. имелся определенный тип железных висячих замков, который в просторечии называли «русскими замками»[959].

Возникает вопрос — к какому времени нужно приурочить появление в народной речи термина «русские замки»? Поскольку мы знаем, что в Киеве в домонгольское время изготовлялось множество трубчатых висячих замков и производство их, судя по стандартности форм, носило массовый характер, можно предположить, что первое знакомство Чехии с русскими замками относится к XII–XIII вв.

Связи Киевской Руси с Польшей могут быть дополнены археологическим материалом, говорящим об экспорте русских вещей в польские земли. Краков как место торговли русских купцов упоминается арабскими писателями еще в X в. Болеслав Храбрый (992-1025) чеканил специальные монеты с русской кирилловской надписью, предназначенные для торговли с Русью. Мартин Галл (XII в.) сообщает, что Польша видела русских купцов, но сама мало принимала участия в торговле. Действительно, польских вещей на территории Руси мы почти не знаем, между тем как русские шиферные пряслица встречаются при раскопках во всех польских городах XI–XII вв. между Вислой и Вартой. В Калише найдены киевские трехбусенные височные кольца[960]. В Кракове есть несколько серебряных колтов с чернью киевско-черниговского типа.

Приведенные материалы говорят только о связях с восточной частью Польши и за период сравнительно поздний — XI–XIII вв.

Большой интерес представляет вопрос о торговле Руси со славянской Прибалтикой и северо-западными польскими областями.

Обычно всю торговлю Северной Европы в IX–XI вв., а особенно торговлю по берегам Балтийского моря, изображают как находившуюся в руках норманнов, а позднее — готландцев и ганзейцев. Между тем, предшественниками Ганзейского союза были славянские торговые города Старград, Любеч, Росток, Щетин, Волин, Колобрег и др. Крупнейшим святилищем балтийских славян был храм бога торговли Радегаста-Меркурия в Ретре; изображение его было отлито из золота.

В пользу норманского приоритета в балтийской торговле указывают на распространение в Прибалтике куфических арабских монет IX–X вв. и предметов «восточного» стиля. Эта аргументация встречает ряд возражений:

1) Арабские монеты очень широко распространены на Руси, где они были ходячей разменной монетой. Ареал куфических монет в Южной Прибалтике совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией[961]. Это обстоятельство естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности. В немецкие земли эти купцы не ездили.

2) Топография византийских монет не совпадает с топографией арабских: Скандинавия имеет крайне незначительное количество кладов византийских монет, тогда