Большой интерес представляет вопрос о районе, обслуживаемом одной кузницей. Метод, примененный в предыдущей главе, здесь, к сожалению, непригоден.

Косвенными данными являются находки домниц на городищах. С известной долей вероятности можно считать, что там, где выплавлялось железо, оно и ковалось. Такое допущение возможно, однако, лишь для некоторых районов. Для бассейна Оки оно невозможно, так как здесь выплавка железа производилась в стороне от поселка, в «волчьих ямах». В Белоруссии же по неизвестным для нас причинам руду почти всегда приносили в поселок, и здесь, на краю городища, варили из нее железо.

Необходимость кузнечных инструментов для проковки крицы делает достоверным тезис: где варили железо, там его и ковали.

Белорусской Академией Наук в течение нескольких лет было произведено сплошное обследование городищ и селищ специально с целью выявления следов древней металлургии[964]. Наиболее полно обследованной оказалась территория Полоцкого княжества (Минск, Борисов, Бобруйск), где удалось выявить большое количество домниц (сыродутных горнов).

Если мы допустим, что наличие домниц означает наличие здесь же и кузницы, то ошибки будут возможны главным образом в сторону преуменьшения числа кузниц, так как, во-первых, некоторые домницы могли ускользнуть от обследователей, во-вторых, в отдельных поселках руда могла выплавляться на стороне и, в-третьих, следует допустить возможность существования кузниц без собственной металлургической базы, работавших на покупном железе (при наличии специалистов-домников, варивших железо на продажу).

Со всеми этими оговорками перейдем к данным обследования.

Выяснилось, что выплавка железа производилась не на каждом городище. Из 4–5 соседних синхронных городищ выплавка железа велась только на одном.

Если и густота кузниц такова же, то мы получаем средний район радиусом в 12–15 км. В пределах этого небольшого района работала одна металлургическая мастерская. В противовес районам сбыта литейщиков, которые пришлось устанавливать только по готовой продукции, здесь, наоборот, мы располагаем самыми центрами металлургического производства.

В высшей степени интересно совпадение размеров небольших замкнутых мирков, определенных двумя совершенно различными способами: район, обслуживаемый одной литейной мастерской, — радиус 10–15 км; район, обслуживаемый одной домницей (и кузницей), — радиус 12–15 км.

Взаимная проверка обоих методов показывает, что мы можем доверять полученным размерам районов.

Что представляют собою эти маленькие замкнутые и экономически друг от друга независимые районы?

Изучение их следует вести в связи с изучением таких древних терминов, как «вервь», «погост», «община». В каждом таком самостоятельном мирке, на территории которого находилось несколько городищ-убежищ и курганных «коломищ», в мирке, объединявшем десяток мелких поселков, существовали свои общинные ремесленники.

Ремесленники эти были наследственными; гончар, передавая сыну свое ремесло, передавал ему и свое клеймо, к которому сын добавлял «отпятныш» — дополнительную черту, означавшую принадлежность клейма именно ему. Обилие производственных секретов в доменном и кузнечном деле еще настоятельнее требовало передачи ремесла по наследству от отца к сыну. В отдельных случаях, при особо благоприятных условиях мы наблюдаем появление в деревне, наряду с общинным ремеслом, производства, рассчитанного на очень широкий рынок сбыта (напр., овручские камнерезы).

В таких случаях ремесленники целой округи перерастают в товаропроизводителей, связанных с рынком при посредстве скупщика. В кадрах феодальной деревни Киевской Руси появляются еще в XI в. те элементы, которые считались характерными только для Западной Европы.

В заключение остановлюсь на некоторых надстроечных явлениях, связанных с ремеслом: «второе великое разделение труда — отделение ремесла от земледелия» неизбежно должно было сказаться на идеологии древнего славянина.

На фоне древних земледельческих культов должны были появиться мифы о происхождении техники и в первую очередь техники металлургии, так как раньше всего в славянской общине выделились кузнецы.

К сожалению, вопрос о производственных культах в древнерусском язычестве разработан очень слабо, между тем как в русском и украинском фольклоре мы найдем осколки мифов о Прометее, интереснейшие легенды о божественных кузнецах-змееборцах, а летопись сохранила нам имя русского Гефеста-Сварога.

Естественно, что наибольшее количество поверий, легенд и обрядов связано с важнейшим ремеслом — кузнечным. Загадочный процесс превращения руды в железо, ковка раскаленной докрасна полосы, тайна закалки в воде и в струе воздуха, хитроумные приспособления для литья и смелое обращение кузнеца с огнем — вся эта необычная для пахаря производственная обстановка неизбежно ставила в его глазах кузнеца в обособленное положение. У всех народов мира кузнецы считались какими-то необычными, сверхъестественными существами, колдунами, чародеями, — с одной стороны, благодетельными, с другой — опасными, как все чародеи[965].

В русском фольклоре сохранилось много заговоров, в которых фигурирует кузнец. Русские кузнецы также считались знахарями и колдунами. От кузнечных технических терминов производились слова, имевшие смысл хитрого, опасного. Так, например, с глаголом «ковать» тесно связано слово «ковы», имеющие смысл злоумышления, и «ковьник» — мятежник, замышляющий зло. Отсюда же и слово «коварство», имеющее два различных смысла: один, более древний, — «уменье», «разумность», «смышленость»; другой, сохранивший свое значение и в наше время, — «лукавство».

Совершенно такова же судьба слова «хитрость» (первоначально означавшего уменье, мастерство, знание, художество) и слова «хитрец», являвшегося синонимом мастера, художника, ученого, мудреца, создателя, знатока.

В XII в. летописец писал о новой церкви, что она «всею добродетелью церковною исполнена, изъмечтана всею хытростью» (курсив наш. — Б.Р.). А несколько позднее в подобном случае говорили: «… человеческими хытростьми утворена или мастерскими козньми и умышлении и догады преухорошена».

Встречается и слово «хытрокознец» — искусный художник. Слово «кузнь» стоит несомненно в близкой связи со словом «къзнь», «кознь», одинаково означающим как изделие, художество, так и злой умысел.

В этом отношении русские кузнецы подобны греческому богу — кузнецу Гефесту, которому одинаково приписывали и уменье, и мастерство, и хитрость, и колдовство, выражавшиеся одним и тем же словом τεκνη[966].

Кузнецов считали врачами, колдунами, которые могут «сковать счастье», приворожить любимого, определить судьбу.

В былине о Святогоре и Илье рассказывается о том, как Святогор поехал к Северным горам узнать у кузнеца о своей судьбе: «В кузницы кузнец кует два тонкихъ волоса. Говрит богатырь таковы слова: „А что ты куешь, кузнец“. — Отвечает кузнец: „Я кую судьбу, кому на ком жениться“…»[967] Часто кузнецы выступают как покровители брака и к ним обращаются девушки с просьбами сковать венец или колечко.

Врачебная роль кузнецов ясно выступает в загово́ре: «На сером камню стоить 33 кузнеца, держать 33 молота и бьютъ, отколачиваютъ болезнь»[968].

Итак, первый ремесленник в древней Руси — кузнец имеет несколько различных функций: колдун, чародей (кознь, ковы, коварство, хитрость); знахарь, врач; покровитель брака.

Большой интерес представляют сведения о русском языческом боге-кузнеце Гефесте-Свароге. Автор Ипатьевской летописи, побывав в 1114 г. в Ладоге, услышал там рассказ о стеклянных бусах, будто бы падающих из тучи, и привел в тексте