– Нина! Нина!

Она повернулась ко мне, по-прежнему улыбаясь: глаза ее сверкали, лицо обрело привычный румянец и свежесть, и, стоя в тусклом свете, с ниспадавшими на плечи густыми волосами, с сонмом драгоценностей, сверкавших и переливавшихся на ее белой коже, она казалась красивой какой-то неестественной, жуткой красотой. Она полуизящно-полунадменно кивнула мне, но ничего не сказала. Движимый внезапной жалостью, я снова позвал:

– Нина!

Она опять рассмеялась тем же страшным смехом.

– Да, да! Я красивая, я красивее всех! – пробормотала она. – А ты, мой Гвидо? Ты меня любишь? – Затем, подняв руку, словно требуя внимания, она воскликнула: – Слушай! – И она запела чистым, хоть и слабым голосом:

Когда старая знакомая мелодия эхом разнеслась по мрачному склепу, моя жгучая ненависть к этой женщине немного ослабла. Благодаря живости моего южного темперамента у меня в душе шевельнулось сочувствие. Она больше не была той красавицей, которая обманула и предала меня, в ней появились беспомощность и пугливая невинность безумия – в таком состоянии я бы ее и пальцем не тронул. Я торопливо шагнул вперед, решив вывести ее из склепа: в конце концов, не оставлю же я ее вот так. Но, когда я приблизился, она отшатнулась и, злобно топнув ногой, сделала мне знак остановиться, и ее красивые брови злобно нахмурились.

– Кто вы? – властно воскликнула она. – Вы мертвы, мертвее не бывает! Как вы смели восстать из могилы? – Тут она дерзко взглянула на меня, затем вдруг сжала руки, словно в исступленном восторге, и, обращаясь к кому-то невидимому рядом с собой, произнесла тихим веселым голосом: – Он умер, Гвидо! Разве ты не рад? – Она умолкла, явно ожидая ответа, поскольку с удивлением оглянулась, а затем продолжила: – Ты мне не ответил – ты боишься? Почему ты такой бледный и мрачный? Ты только что вернулся из Рима? Что ты услышал? Что я обманщица? О нет, я по-прежнему стану любить тебя! Ах, забыла! Ты ведь тоже умер, Гвидо! Теперь припоминаю… ты больше не сможешь мне навредить… Я свободна… и совершенно счастлива!

Улыбаясь, она снова запела:

Опять! Глухой рокот и хруст где-то наверху. Что бы это было?

– И повенчана любовь! – прерывисто мурлыкала Нина, снова погружая унизанную драгоценностями руку в гроб с сокровищами. – Да, да! И супругой умираю… я супругой умираю… Ах! – Последнее слово было восклицанием удовольствия: она нашла игрушку, которая ее очаровала, – старинное зеркало в оправе из жемчугов.

Этот предмет, похоже, вызвал у нее невообразимую радость, и она явно не отдавала себя отчета, где находится, поскольку с совершенным безразличием села на перевернутый гроб, где некогда лежало мое неумершее тело. Продолжая тихонько напевать себе под нос, она с любовью рассматривала свое отражение и одной рукой перебирала надетые на ней драгоценности, снова и снова выстраивая их в узоры, а другой рукой поднимала зеркало к пламени свечей, вырывавших из мрака эту необычную картину. Она являла собой странное и жуткое зрелище, с нескрываемой нежностью рассматривая отражение собственной красоты в окружении гниющих гробов, безмолвно возвещавших, сколь мало стоит такая красота, играя драгоценностями, глупыми побрякушками, в обиталище скелетов, где паролем для входа служило слово «смерть»! Размышляя подобным образом, я смотрел на нее, как смотрят на мертвое тело, – уже без ненависти, а лишь с печалью.

Я утолил свою жажду мести. Я не мог воевать с этим бессмысленно улыбающимся безумным существом, у которого вырвали жало дьявольской изворотливости и хитрости и которое оттого уже не было прежней коварной женщиной. Потеря ею разума должна уравновесить мою потерю любви. Я решился попробовать снова привлечь ее внимание и открыл было рот, но и слова не успел сказать, как опять услышал странный рокот, на сей раз с громким эхом, прокатившимся где-то наверху, словно артиллерийская канонада. Прежде чем я смог угадать его причину и сделать шаг к жене, все так же сидевшей на перевернутом гробу, улыбаясь своему отражению в зеркале, прежде чем смог вымолвить слово или шевельнуться, в склепе раздался чудовищный грохот, за которым последовал целый шквал острых камней, пыли и раскрошившейся известки. В изумлении и ужасе я сделал шаг назад, лишившись дара речи и инстинктивно зажмурившись. Когда я снова открыл глаза, все вокруг погрузилось во тьму и безмолвие. Лишь снаружи ветер завывал сильнее прежнего. Его порыв пронесся по склепу, бросив мне в лицо сухую листву, и я услышал, как под яростным натиском бури громко скрипели ветви деревьев. Тише – не стон ли это? Весь дрожа и едва стоя на ногах от неописуемого ужаса, я нашарил в кармане спички и, усилием воли обуздав нервную дрожь, чиркнул одной. Пламя было таким слабым, что в первое мгновение я ничего не увидел и громко позвал:

– Нина!

Ответа не последовало.

Рядом стояла одна из погасших свечей. Я дрожащими руками зажег ее, поднял повыше и тут же громко вскрикнул от ужаса! О Господь Вседержитель, Твое отмщение уж точно превзошло мое! Огромная каменная глыба, сдвинутая с места неистовой бурей, упала с крыши склепа, рухнула прямо на то место, где пару минут назад сидела она со странной улыбкой на губах! Она лежала, раздавленная огромным весом, вдавленная в обломки моего пустого гроба… И все же, все же я не видел ничего, кроме одной торчавшей из-под камня белой руки, на пальце которой насмешливо сверкало обручальное кольцо! Я видел, как рука яростно дергалась, ударяясь о землю, а потом затихла. Меня охватил ужас. Мне и теперь снится эта дергающаяся рука с ослепительно сверкающими на ней драгоценностями. Она призывает, зовет, угрожает и просит! А когда мне настанет время умирать, она поманит меня к могиле! Видневшийся из-под обломков кусочек ее дорогого платья приковал мой взгляд, и я заметил, как из-под камня начала обильно сочиться кровь – из-под массивного камня, ставшего ее страшным надгробием, который ни один человек не смог бы сдвинуть с места! Боже Праведный! Как же быстро струился алый поток жизни, пятная жуткими темными разводами белоснежные кружева ее платья! Шатаясь, словно пьяный, наполовину обезумевший от всего пережитого, я подошел и коснулся маленькой белой руки, неподвижно лежавшей на земле. Наклонив голову, я едва не поцеловал ее, но какое-то странное отвращение охватило меня и удержало от этого!

В оцепенении от охватившего меня отчаяния я стал искать и наконец нашел упавшее на пол распятие монаха Чиприано. Я сомкнул на нем ее еще теплые пальцы и положил на землю. Какое-то неестественное и ужасное спокойствие охладило трепет моих натянутых, как струна, нервов.

– Это все, что я могу для тебя сделать! – бессвязно пробормотал я. – Да простит тебя Христос, хотя я не могу! – И, прикрыв глаза, чтобы не видеть этого зрелища, я отвернулся.

Потом словно одержимый я рванулся к лестнице и, дойдя до первой ступеньки, задул свечу, которую держал в руке. Что-то заставило меня оглянуться, и я увидел то, что вижу и теперь и что буду видеть всегда, до самого своего смертного часа! После падения огромной глыбы в крыше склепа образовалась дыра, в которую проникал длинный призрачный луч лунного света. Зеленоватый отсвет, будто небесный светильник, делал окружавшую тьму еще гуще, с поразительной четкостью высвечивая лишь один предмет – тонкую руку, торчавшую из-под глыбы, белую, как альпийский снег!