Он все время не спускал с них глаз.

— Cabrones! Hijos de puta! — сказал он скороговоркой. — Игнасио,— сказал он. — Обопри пулемет на плечи мальчика. А ты, — Хоакину, — сиди и нешевелись. Ниже пригнись. Еще. Нет, ниже.

Он лежал на спине и целился в самолеты, которые всеприближались.

— Игнасио, подержи мне треногу.

Ножки треноги свисали с плеча Хоакина, а ствол трясся,потому что мальчик не мог удержать дрожи, слушая нарастающий гул.

Лежа на животе, подняв только голову, чтобы следить заприближением самолетов, Игнасио собрал все три ножки вместе и попытался придатьустойчивость пулемету.

— Наклонись больше! — сказал он Хоакину. — Вперед наклонись!

«Пасионария говорит: лучше умереть стоя… — мысленно повторилХоакин, а гул все нарастал. Вдруг он перебил себя: — Святая Мария, благодатнаядева, господь с тобой; благословенна ты в женах, и благословен плод чреватвоего, Иисус. Святая Мария, матерь божия, молись за нас, грешных, ныне и в часнаш смертный. Аминь. Святая Мария, матерь божия, — начал он снова и вдругосекся, потому что гул перешел уже в оглушительный рев, и, торопясь, сталнанизывать слова покаянной молитвы: — О господи, прости, что я оскорблял тебя вневежестве своем…»

Тут у самого его уха загремело, и раскалившийся ствол обжегему плечо. Потом опять загремело, очередь совсем оглушила его. Игнасио изо всехсил давил на треногу, ствол жег ему спину все сильнее. Теперь все кругомгрохотало и ревело, и он не мог припомнить остальных слов покаянной молитвы.

Он помнил только: в час наш смертный. Аминь. В час нашсмертный. Аминь. В час наш. Аминь. Остальные все стреляли. Ныне и в час нашсмертный. Аминь.

Потом, за грохотом пулемета, послышался свист, от котороговоздух рассекло надвое, и в красно-черном реве земля под ним закачалась, апотом вздыбилась и ударила его в лицо, а потом комья глины и каменные обломкипосыпались со всех сторон, и Игнасио лежал на нем, и пулемет лежал на нем. Ноон не был мертв, потому что свист послышался опять, и земля опять закачалась отрева. Потом свист послышался еще раз, и земля ушла из-под его тела, и однасторона холма взлетела на воздух, а потом медленно стала падать и накрыла их.

Три раза самолеты возвращались и бомбили вершину холма, ноникто на вершине уже не знал этого. Потом они обстреляли вершину из пулеметов иулетели. Когда они в последний раз пикировали на холм, головной самолет сделалповорот через крыло, и оба других сделали то же, и, перестроившись клином, всетри самолета скрылись в небе по направлению к Сеговии.

Держа вершину под, непрерывным огнем, лейтенант Беррендонаправил патруль в одну из воронок, вырытых бомбами, откуда удобно былозабросать вершину гранатами. Он не желал рисковать, — вдруг кто-нибудь жив идожидается их в этом хаосе наверху, — и он сам бросил четыре гранаты внагромождение лошадиных трупов, камней, и обломков, и взрытой, пахнущей динамитомземли и только тогда вылез из воронки и пошел взглянуть.

Все-были мертвы на вершине холма, кроме мальчика Хоакина,который лежал без сознания под телом Игнасио, придавившим его сверху. Умальчика Хоакина кровь лила из носа и ушей. Он ничего не знал и ничего нечувствовал с той минуты, когда вдруг все кругом загрохотало и разрыв бомбысовсем рядом отнял у него дыхание, и лейтенант Беррендо осенил себя крестом ипотом застрелил его, приставив револьвер к затылку, так же быстро и бережно, —если такое резкое движение может быть бережным, — как Глухой застрелил лошадь.

Лейтенант Беррендо стоял на вершине и глядел вниз, на склон,усеянный телами своих, потом поднял глаза и посмотрел вдаль, туда, где онискакали за Глухим, прежде чем тот укрылся на этом холме. Он отметил в своейпамяти всю картину боя и потом приказал привести наверх лошадей убитыхкавалеристов и тела привязать поперек седла так, чтобы можно было доставить ихв Ла-Гранху.

— Этого тоже взять, — сказал он. — Вот этого, с пулеметом вруках. Вероятно, он и есть Глухой. Он самый старший, и это он стрелял изпулемета. Отрубить ему голову и завернуть в пончо. — Он с минуту подумал. — Да,пожалуй, стоит захватить все головы. И внизу и там, где мы на них напали, тоже.Винтовки и револьверы собрать, пулемет приторочить к седлу.

Потом он пошел к телу лейтенанта, убитого при первой попыткеатаки. Он посмотрел на него, но не притронулся.

Que cosa mas mala es la guerra, сказал он себе, чтоозначало: какая нехорошая вещь война.

Потом он снова осенил себя крестом и, спускаясь с холма,прочитал по дороге пять «Отче наш» и пять «Богородиц» за упокой души убитоготоварища. Присутствовать при выполнении своего приказа он не захотел.

Когда самолеты пролетели, Роберт Джордан и Примитиво сновауслышали стрельбу, и Роберту Джордану показалось, что он снова услышал ударысвоего сердца. Облако дыма плыло над кряжем последней видной ему горы, асамолеты казались тремя пятнышками, удалявшимися в небе.

Наверно, свою же кавалерию разбомбили к чертям, а Сордо иего людей так и не тронули, сказал себе Роберт Джордан. Эти проклятые самолетытолько страх нагоняют, а убить никого не могут.

— А они еще дерутся, — сказал Примитиво, прислушиваясь кгулким отзвукам выстрелов. Во время бомбардировки он вздрагивал при каждомударе и теперь все облизывал пересохшие губы.

— Конечно, дерутся, — сказал Роберт Джордан. — Самолеты ведьникого убить не могут.

Тут стрельба смолкла, и больше он не услышал ни одноговыстрела. Револьверный выстрел лейтенанта Веррендо сюда не донесся.

В первую минуту, когда стрельба смолкла, это его не смутило.Но тишина длилась, и мало-помалу щемящее чувство возникло у него в груди. Потомон услышал взрывы гранат и на мгновение воспрянул духом. Но все стихло снова, итишина длилась, и он понял, что все кончено.

Из лагеря пришла Мария, принесла оловянное ведерко с жаркимиз зайца, приправленным густой грибной подливкой, мешочек с хлебом, бурдюк свином, четыре оловянные тарелки, две кружки и четыре ложки. Она остановилась упулемета и положила мясо на две тарелки — для Агустина и Эладио, который сменилАнсельмо, и налила две кружки вина.

Роберт Джордан смотрел, как она ловко карабкается к нему, наего наблюдательный пост, с мешочком за плечами, с ведерком в одной руке,поблескивая стриженой головой на солнце. Он спустился пониже, принял у нееведерко и помог взобраться на последнюю кручу.

— Зачем прилетали самолеты? — спросила она, испуганно глядяна него.

— Бомбить Глухого.

Он снял крышку с ведерка и стал накладывать себе в тарелкузайчатины.