— Они все еще отстреливаются?

— Нет. Все кончено.

— Ох, — сказала она, закусила губу и посмотрела вдаль.

— Мне что-то есть не хочется, — сказал Примитиво.

— Все равно ешь, друг, — сказал ему Роберт Джордан.

— Кусок в горло не идет.

— Выпей, — сказал Роберт Джордан и протянул ему бурдюк. —Потом будешь есть.

— Всякая охота пропала после Эль Сордо, — сказал Примитиво.— Ешь сам. У меня никакой охоты нет.

Мария подошла к нему, обняла его за шею и поцеловала.

— Ешь, старик, — сказала она. — Надо беречь силы.

Примитиво отвернулся от нее. Он взял бурдюк, запрокинулголову и сделал несколько глотков, вливая себе вино прямо в горло. Потомположил на тарелку мяса и принялся за еду.

Роберт Джордан взглянул на Марию и покачал головой. Она селарядом с ним и обняла его за плечи. Каждый из них понимал, что чувствует другой,и они сидели так, и Роберт Джордан ел зайчатину не торопясь, смакуя грибнуюподливку, и запивал еду вином, и они сидели молча.

— Ты можешь остаться здесь, guapa, если хочешь, — сказал он,когда все было съедено.

— Нет, — сказала она. — Надо возвращаться к Пилар.

— Можешь и здесь побыть. Я думаю, теперь уж ничего такого небудет.

— Нет. Надо возвращаться к Пилар. Она меня наставляет.

— Что она делает?

— Наставляет меня. — Она улыбнулась и потом поцеловала его.— Разве ты не знаешь, как наставляют в церкви? — Она покраснела. — Вот и Пилартак. — Она опять покраснела. — Только совсем про другое.

— Ну, иди слушай ее наставления, — сказал он и погладилМарию по голове.

Она опять улыбнулась ему, потом спросила Примитиво:

— Тебе ничего не надо принести оттуда?

— Нет, дочка, — сказал он.

Они видели оба, что он еще не пришел в себя.

— Salud, старик, — сказала она ему.

— Послушай, — сказал Примитиво. — Я смерти не боюсь, нобросить их там одних… — Голос у него дрогнул.

— У нас не было другого выхода, — сказал ему Роберт Джордан.

— Я знаю. И все-таки.

— У нас не было выхода, — повторил Роберт Джордан. — Атеперь лучше не говорить об этом.

— Да. Но одни, и никакой помощи от нас…

— Лучше не говорить об этом, — сказал Роберт Джордан. — Аты, guapa, иди слушать наставления.

Он смотрел, как она спускается, пробираясь между большимикамнями. Он долго сидел так и думал и смотрел на вершины.

Примитиво заговорил с ним, но он не ответил ему. На солнцебыло жарко, а он не замечал жары и все сидел, глядя на склоны гор и на длинныеряды сосен вдоль самого крутого склона. Так прошел час, и солнце передвинулосьи оказалось слева от него, и тут он увидел их на дальней вершине и поднялбинокль к глазам.

Когда первые два всадника выехали на пологий зеленый склон,их лошади показались ему совсем маленькими, точно игрушечными. Потом на широкомсклоне растянулись цепочкой еще четыре всадника, и наконец он увидел в бинокльдвойную колонну солдат и лошадей, четко вырисовывавшуюся в поле его зрения.Глядя на нее, он почувствовал, как пот выступил у него под мышками и струйкамипобежал по бокам. Во главе колонны ехал всадник. За ним еще несколько человек.Потом шли вьючные лошади с поклажей, привязанной поперек седел. Потом еще двавсадника. Потом ехали раненые, а сопровождающие шли с ними рядом. И ещенесколько всадников замыкали колонну.

Роберт Джордан смотрел, как они съезжают вниз по склону искрываются в лесу. На таком расстоянии он не мог разглядеть поклажу, взваленнуюна одну из лошадей, — длинную скатку из пончо, которая была перевязана с обоихконцов и еще в нескольких местах и выпирала буграми между веревками, точнополный горошин стручок. Скатка лежала поперек седла, и концы ее были привязанык стременам. Рядом с ней на седле гордо торчал ручной пулемет, из которогоотстреливался Глухой.

Лейтенант Беррендо, который ехал во главе колонны, выславвперед дозорных, никакой гордости не чувствовал. Он чувствовал тольковнутреннюю пустоту, которая приходит после боя. Он думал: рубить головы — этозверство. Но вещественные доказательства и установление личности необходимы. Уменя и так будет достаточно неприятностей, и, кто знает, может быть, импонравится, что я привез эти головы? Ведь среди них есть такие, которымподобные штуки по душе. Может быть, головы отошлют в Бургос. Да, это зверство.И самолеты — это уж muchos. Слишком. Слишком. Но мы могли бы сделать все сами ипочти без потерь, будь у нас миномет Стокса. Два мула для перевозки снарядов иодин мул с минометом, притороченным к вьючному седлу. Тогда мы были бынастоящей армией. Миномет плюс все это автоматическое оружие. И еще один мул,нет, два мула с боеприпасами. Перестань, сказал он самому себе. Тогда это ужене кавалерия. Перестань. Ты мечтаешь о целой армии. Еще немного, и тебепотребуется горная пушка.

Потом он подумал о Хулиане, который погиб на холме, погиб, итеперь его везут поперек седла в первом взводе, и, въехав в сумрачный хвойныйлес, оставив позади склон, озаренный солнцем, в тихом сумраке сосен он сталмолиться за Хулиана.

— Пресвятая матерь, источник милостей, — начал он. — Утехажизни нашей, упование наше. Тебе возносим мы моления, и скорбь нашу, и горестив этой юдоли слез…

Он молился, а лошади мягко ступали подковами по сосновымиглам, и солнечные лучи падали между стволами, точно между колоннами в соборе,и он молился за Хулиана и смотрел вперед, отыскивая глазами среди деревьевсвоих дозорных, ехавших впереди.

Они выехали из лесу на желтую дорогу, которая вела вЛа-Гранху, и поехали дальше в облаке пыли, поднятой лошадиными копытами. Пыльоседала на трупах, которые были привязаны поперек седел лицом вниз, и раненые,и те, кто шел рядом с ними, тоже были покрыты густым слоем пыли.

Здесь, на этой дороге, их и увидел Ансельмо сквозь поднятуюими пыль.

Он пересчитал мертвых и раненых и узнал пулемет Глухого. Онне догадался тогда, что было в этом свертке, привязанном к стременам иколотившем по ногам лошадь, которую вели под уздцы, но позднее, поднявшись втемноте, по дороге в лагерь, на тот холм, где отстреливался Глухой, он сразупонял, что было в длинной скатке из пончо. В темноте он не мог распознать, ктобыл здесь с Глухим. Но он пересчитал трупы и пошел в обратный путь, к лагерюПабло.